Мониша Раджеш - Вокруг мира на 80 поездах. 72 000 километров новых открытий

– То, что сказал Ли, недалеко от истины, но северокорейские железные дороги в основном являются продуктом японского милитаризма во время Второй мировой войны. Они не обязательно являются коммунистическим или сталинским творением. Когда Корея была единой колонией при японском правлении, Япония построила многие из нынешних веток в рамках своей экспансии по всей Азии.

– Они вкладывались в свои железные дороги, – сказала я, думая о сэре Харольде Этчерли.

– Японцы любили инфраструктуру и железные дороги. У них даже был военный штаб в Корее в том же месте, где сейчас находится главная военная база США в Южной Корее, в значительной степени из-за близлежащей крупной железной дороги. Оттуда они могли быстро распределить своих солдат по всей Корее, которая сейчас разделена на Северную и Южную. Задолго до разделения Кореи велось много сражений между Россией, Китаем и Японией именно за железнодорожные магистрали.

– У меня вопрос: почему мисс Ким говорит о Ким Ир Сене в настоящем времени? И почему Ким Чен Ын не изображается на значках? Учитывая, что нынешний лидер является диктатором, я несколько удивлена, что он не настаивает на ношении значка со своим лицом.

– Ким Ир Сен по-прежнему правит. Из могилы. В Северной Корее режим правления – некрократия, если уж на то пошло.

Я никогда не слышала этого слова раньше.

– А что касается Ким Чен Ына… скажем так, он еще не дослужился до значка.

Чем больше я узнавала о династии Ким и ее отношениях с народом, тем больше происходящее обретало смысл. Северным корейцам с детства внушалась определенная легенда, и они вырастали, считая ее правдой, потому что получали крайне мало альтернативной информации. В целом все это напоминало скорее одну из религий, с единственным отличием, что данная конфессия признавала превосходство живого, дышащего человека, а не абстрактного невидимого существа. Кимы старались, чтобы их считали загадкой, поэтому редко выступали публично, не имели официального места жительства и появлялись по всей стране без предупреждения. Ким Чен Ын впервые выступил на публике 15 апреля 2012 года, в сотый день рождения своего деда, завершив двадцатилетний период молчания со стороны семьи. Северные корейцы не слышали ни одного лидера с тех пор, как Ким Чен Ир прокричал: «Слава героической Корейской народной армии» – на площади Ким Ир Сена в 1992 году. Ким Чен Ыну было уже далеко за двадцать, когда в стране что-то узнали о нем, и то только после того, как американский баскетболист Деннис Родман отправился в Пхеньян, чтобы снять документальный фильм, в котором также была раскрыта тайна того, что у лидера также есть и дочь, о которой его собственный народ до сих пор не знал.

Но все постепенно меняется. Перебежчики в Южную Корею рассказывают, что все меньше и меньше людей поддается агитации государственной пропагандистской машины, а северокорейцы все больше осознают происходящее вокруг и доверяют иностранным СМИ, которые начали попадать в страну на USB-флешках и DVD-дисках. И тут я поняла, что мне не показалось, как велосипедист передал фотоаппарат человеку, стоящему рядом с нашим автобусом. Карты памяти и USB-накопители легко спрятать, их не так легко найти при обыске. В городах на границах с Китаем и Южной Кореей можно принимать иностранные радио– и телевизионные сигналы, и это позволяет северокорейцам настроиться на другую реальность. Южнокорейские мыльные оперы и фильмы показали им другой мир, заставили хотеть большего. Это не означает, что все хотят перебраться за границу; людям просто хочется чуть более высокого уровня жизни и чуть больше развлечений. Одним из признаков изменений в стране стало то, что за подобные стремления к лучшей жизни сейчас скорее выпишут штраф, чем арестуют. Шансов на восстание по-прежнему почти нет, так как деньги и власть принадлежат верхним эшелонам общества, которые будут сохранять статус-кво, пока это работает в их пользу.

Джем подсел к окошку рядом с нами, чтобы в последний раз полюбоваться на сельскую местность. Виктор пришел с банкой фисташковых орехов и сел напротив нас, глядя на склоны холмов и раскладывая скорлупки у себя на колене.

– Как думаете, вы еще вернетесь сюда? – спросила я.

– Не в ближайшие нескольких лет, но обязательно вернусь. А вы?

Я взглянула на Джема.

– Я бы хотела вернуться через десять лет и посмотреть на перемены, которые произойдут за это время, но не думаю, что подобное желание возникнет в ближайшее время. Но я и не могу сказать, что испытала отвращение к чему-либо из того, что видела.

Виктор сел и помахал передо мной ладонью.

– Это все иллюзия. Не поддавайтесь массовому помешательству. Самые враждебные классы общества из Чхонджина никогда не смогут уехать оттуда и приехать в Пхеньян. Разрыв между ними и Пхеньяном велик. Знаете ли вы, что в стране процветает черный рынок, который позволяет местному населению выжить? – сказал он. – У каждого есть государственная работа, но почти у каждого есть и другое занятие на стороне.

– Я думала, что частная торговля здесь незаконна.

– Конечно, так и есть. На первый взгляд. – Виктор взглянул на обогреватель в стене, из которого слышны были голоса из купе гидов, а значит, это работало и в обратную сторону, затем наклонился ко мне. – Но после массового голода люди поняли, что им самим нужно заботиться о себе, потому что государство этого не сделает. Да и не сможет. Это не совсем чучхе в оригинальной задумке Ким Ир Сена, но реальный расчет только на собственные силы. Все эти сигареты и косметика, которые мы привозим сюда в качестве подарков для гидов? А чаевые в евро? Они могут продать все это и жить припеваючи почти пару месяцев. – Он ткнул в меня фисташкой. – Не будьте наивными. Вовлечены все, от верхов до низов. Как и вы, и я, люди здесь просто хотят хорошо жить. Большинство из них уже знают, что Южная Корея – это не бедное государство, хотя им утверждали обратное. Когда-то это было правдой, в шестидесятые годы, но теперь все хотят откусить от общего пирога. Чтобы вы знали, сейчас официальный обменный курс составляет около 130 вон за доллар США, на черном рынке он составляет около 8200 вон.

Вечером мы прибыли в Пхеньян. Я практически прижалась к окну, но не могла ничего различить сквозь стекло. Выключая свет в купе, я взглянула в черноту: в нескольких окнах на первых этажах странно выглядевшего здания горел свет. Вопреки западному идеалу пентхаусов, которые являются символом богатства и роскоши, в Северной Корее элита жила на первом этаже. Из-за дефицита электроэнергии и, соответственно, отсутствия возможности поехать на лифте добраться до верхнего этажа стало проблемой. Во тьме не светились автомобильные фары, уличные фонари и рекламные щиты – город был практически невидим. Совершенно не создавалось впечатление, что ты прибываешь в крупный транспортный узел. Но когда мы собрали свои вещи и высадились из поезда, я вдруг поняла, что на станции полно народа. Одновременно с нами прибыли еще два поезда, и люди покидали вагоны, которые находились в плачевном состоянии, внутри было тусклое освещение. В полутьме платформы я смогла различить только кучу картонных коробок, бумажных пакетов и детей, привязанных к спинам взрослых, пока гиды направляли нас сквозь толпу к выходу. Вцепившись в руку Джема, я пробиралась вперед, и скоро мы оказались в автобусе, который должен был привезти нас обратно в уже привычный «Янгакто».