Мониша Раджеш - Вокруг мира на 80 поездах. 72 000 километров новых открытий

Наблюдая за тем, как Ник машет нам из окна, я потихоньку теряла надежду на то, что этим мечтам суждено сбыться, и тут Ли появился вместе с Сарой и двумя нашими паспортами, протягивая их мне в руки. Я еще не успела надеть на спину рюкзак, а Джем уже был одной ногой на лестнице, ведущей к вагону, стремясь поскорее туда втиснуться. Я обернулась к мисс Ким, стоявшей неподалеку, чтобы попрощаться, и быстро обняла ее, пока она переминалась с ноги на ногу. Ее локоны похрустывали и пахли свежим слоем лака для волос, и я вдруг ощутила укол грусти от понимания, что мы никогда уже не увидим ни ее, ни кого-либо из проводников. Она сжала мою руку, и я заставила ее пообещать связаться со мной, если ей когда-нибудь удастся приехать в Лондон, зная, что это никогда не произойдет. Я вошла в поезд и вздохнула с облегчением. В своем СВ я увидела, что Сара заняла одно из верхних мест, а Ник разместился внизу, оставив другую сторону для меня и Джема.

Томми, Анна и Элис также решили доехать на ночном поезде обратно в Пекин, но, поскольку американским туристам не разрешалось въезжать на поездах в Северную Корею и выезжать из нее, нам пришлось попрощаться с Джеффом и Бобом. Это правило казалось мне странным, так как американские преподаватели Пхеньянского университета науки и техники часто пользовались поездами, и официального запрета на въезд для американских туристов не было: им просто не разрешали путешествовать на местных поездах. Томми и Анна были в СВ по соседству, а Элис предстояло провести несколько часов в купе с шумными северокорейцами в двух вагонах от нас; выходить ей нужно было рано утром, в Даньдуне. Поездка на рейсе Пхеньян – Пекин предоставляла туристам единственную возможность для свободного общения с северокорейцами, однако языковой барьер безжалостно вставал на этом пути.

После того как нам пришлось провести последние несколько месяцев в купе с незнакомцами, мы испытывали огромное удовольствие от возможности путешествовать с друзьями. Несмотря на то что наши компаньоны в большинстве своем оказывались добродушными и приятными, всегда следовало помнить о личных границах и уважать их, а также соблюдать особый этикет поезда: не мешать есть, не прерывать чужие разговоры и, конечно, ненароком не пнуть кого-то во время спуска с верхней полки посреди ночи для похода в туалет. По ощущениям это напоминало совместные ночевки с друзьями из детства: мы раскладывали на полу одеяла, доставали пакеты со сладостями и сидели, скрестив ноги, ожидая отбытия поезда, чтобы приступить к сеансу глубокого расслабления. Ник появился у нашей двери.

– Можно я оставлю свои вещи здесь? Я найду свое сидячее место, как только тронемся.

– Сидячее место? – переспросила я.

– Да… место в сидячем вагоне.

– Вот твое место, Ник. – Я указала на полку, где стояла его сумка. – Днем это будет твое место, рядом с тобой будет сидеть Сара, а ночью она заберется на верхнюю полку, а ты устроишься поспать на нижней.

Ник выглядел озадаченным.

– Ты имеешь в виду – это то самое место? Здесь точно нет других сидячих вагонов?

– Точно. Это был дорогой чартерный поезд, поэтому у всех были хорошие сиденья и отдельные полки для сна. Но есть вагон-ресторан, – добавила я, надеясь, что это его обрадует.

– Пфф. – Ник сел и шлепнул рукой о колено. – Мне придется выпить, как только мы тронемся.

На часах было всего десять часов утра.

Когда мы начали отъезжать от платформы, сопровождающие сели на корточки и помахали нам на прощание. За исключением выходных по случаю празднования дней рождения Кимов и годовщин тех или иных событий, которые здесь часто отмечались, отпусков у них не было, так что они должны были вернуться к работе уже на следующее утро, как только прибудет очередная туристическая группа. Мимо проплыла гостиница Рюгён, я со смешанными чувствами наблюдала за тем, как Пхеньян растворяется позади. Виктор был прав: это была именно моя эгоистичная потребность быть здесь, необходимость вписать себя в историю, пока она еще продолжает писаться. Но то, что мы видели, не было сравнимо с падением Берлинской стены или протестами на площади Тахрир. Те события обладали законченностью, которая, в свою очередь, положила новое начало, но никто из нас не мог предсказать или даже предположить, какое будущее ждет впереди северокорейцев.

Накануне вечером мы ходили в ресторан, специализирующийся на утке барбекю, на наш прощальный ужин и, кажется, насквозь пропитались традиционной водкой соджу . После трапезы Ли встал, чтобы выступить с речью, которую мне удалось записать:

«Мы хотим стать членом мирового общества. В КНДР живет много людей. Мы не любим санкции, не любим враждебную политику против нашей страны. Мы ни в чем не виноваты. Поэтому, когда вы вернетесь, расскажите о нашей стране правду. Что делали, что видели. Пусть люди приезжают в нашу страну. Нас здесь 20 миллионов человек, мы ни в чем не виноваты. Между тем, что пишут в западных СМИ, и реальностью – огромная пропасть, поэтому, пожалуйста, объясните это другим. И несмотря на то, что вам часто запрещали здесь фотографировать, я думаю, вы и так достаточно увидели и почувствовали, чтобы обрести свое мнение относительно того, какова жизнь в КНДР. Мы постепенно развиваемся, в своем собственном стиле и в своем темпе».

Он закончил речь, опрокинул рюмку с соджу , а затем взмахнул ей в воздухе. Глаза Алисы наполнились слезами – подавляемые в течение десяти дней эмоции наконец вырвались наружу.

Когда я перечитала его слова, то задалась вопросом, можно ли им верить на 100 %. В голове прозвучал голос Виктора: «Не поддавайтесь массовому помешательству». Была ли эта речь частью хорошо срежиссированного представления? Или соджу развязала ему язык? В одном можно было не сомневаться: за исключением нескольких корреспондентов, западные средства массовой информации действительно распространяли ужасный стереотип о северокорейском народе, лишая его человечности. Но сколько из того, что Ли хотел, чтобы мы передали другим, было «правдой»? До того, как режим падет, никто не может утверждать, что достоверно знает, что на самом деле происходит. Закрывая записную книжку, я взглянула в окно, мимо проплывали сельские пейзажи. Из-за состояния путей, которые пришли в упадок, поезд практически полз, но это позволяло в полной мере насладиться неспешным размеренным путешествием. Завидным спокойствием обладали раскинувшиеся вдоль путей деревеньки, состоявшие из крытых соломой домиков: вот пара волов привязаны к деревьям, редис сохнет на солнце, вот женщины работают на своих участках. Через несколько часов мы вернемся в суровый, укутанный смогом Пекин, до отказа забитый машинами и сердитыми людьми, и я задавалась вопросом, где людям действительно лучше живется. Мое знание – или, по крайней мере, полученная информация о том, что большая часть страны живет в крайней нищете, – противоречило тому, что мы видели сейчас, и я уже не понимала, во что верить, отчаянно желая не быть обведенной вокруг пальца.