Мониша Раджеш - Вокруг мира на 80 поездах. 72 000 километров новых открытий

– А, хорошо. Нам нужно будет ее впустить или у нее есть ключ?

– У нее есть ключ, так что вы, вероятно, встретите ее уже в доме.

– Как зовут Айи? – спросила я, вспомнив, что звучит это слово почти как «айя» – слово на хинди, обозначающее няню или горничную.

На мгновение он нахмурился.

– Понятия не имею. Она просто… Айи. Ayi – китайское слово, которое переводится как тетя или тетушка. Она хорошая, но иногда ломает вещи, а потом не признается в этом. А если мы спрашиваем о них, говорит, что у нас слишком много вещей.

– Как вы ее нашли?

– Мы не искали. Она вроде как досталась нам вместе с квартирой. У меня даже нет ее номера. Может быть, есть у Ханны. На самом деле мы никогда не видели ее документов или чего-то подобного, поэтому, если в один прекрасный день она решит нас обчистить, то все, что я смогу сказать полиции, – что нас обворовала Айи.

Айи оказалась худощавой леди с коротко остриженными волосами, которой, казалось, не было никакого дела до двух незнакомцев, блуждающих по дому в пижаме. Она вежливо отказалась от моего предложения выпить чаю, помыла посуду, начистила до блеска ванные комнаты и в середине рабочего дня сделала перерыв, чтобы выпить чашечку чая и съесть сдобную булочку, которую она выудила из синего полиэтиленового пакета. Культура инстинктивного доверия к трудолюбивым пожилым людям была тем, к чему я привыкла за время пребывания в Индии, и оттого мне было приятно видеть то же самое здесь, в Китае. Я не смогла бы с легкостью отдать ключи от дома кому-то в Лондоне, не зная ни имени, ни откуда человек родом. Айи возилась по хозяйству, а я засунула в машинку кучу нашего белья, и пока та стирала, мы разложили карту на полу, чтобы посмотреть, что осталось на нашем маршруте. Из Пекина мы планировали сесть на поезд до Шанхая, затем проехать по всей стране до Синина, откуда нам предстояло отправиться по цинхайской железной дороге в Лхасу. Это должно было стать одним из ярких и запоминающихся моментов нашей поездки. При мысли о поездке в Тибет по самой высокой железной дороге палец, которым я проводила по карте вдоль нашего маршрута, даже начало покалывать.

Я поставила чайник, а Джем начал проверять расписания для дальнейшего путешествия из Лхасы, и тут мое сердце ушло в пятки. Стиральная машина усердно крутила нашу одежду, а вместе с ней и свернутую в рулон пачку северокорейских вон, которую я забыла вытащить из своих носков. Практически в слезах я выключила машину и заглянула внутрь; одежда была мокрая и в пене. Это была божья кара, насланная Ким Ир Сеном за то, что я писала свои путевые заметки. С утешительной чашкой чая в руках я снова села и стала изучать официальные очертания нынешних границ Тибета, которые Китай с такой жестокостью смещал в последние шестьдесят пять лет, что от региона осталась только малая часть былого размера. Это была еще одна булавка на карте, которая вызывала во мне особый всплеск эмоций и чувств. Я беседовала с тибетцами, бежавшими в Индию, участвовала в митинге в поддержку Тибета возле китайского посольства в Лондоне и хорошо знала о бедственном положении тибетских монахов и монахинь – некоторые из них даже сжигали себя заживо в знак протеста против китайской власти. Однако я также слышала выступления далай-ламы, а именно то, как он призывал иностранцев посетить Тибет и рассказать о своем опыте по возвращении. Его благословение уменьшило ощущение вины, пока я бронировала место для пребывания в Лхасе. Так же, как в случае с Северной Кореей, мы должны были получить визы в Китае и не могли отправиться туда без авторизованного гида, но это была небольшая цена за возможность исследовать крышу мира.

Складывая карту, я услышала, как Айи закрыла дверь за собой, уйдя так же тихо, как и пришла. На кухонном столе лежала небольшая куча книг и ручек, которые она аккуратно сложила, а также носок, который она подобрала на лестничной площадке, – внутри которого был рулон из банкнот. Развернув его, я вскрикнула, увидев сияющее лицо Ким Ир Сена на заветной банкноте в 5000 вон, и обрадовалась такой удаче. В этот самый момент мой телефон известил меня о второй хорошей новости этого дня: Марк прибыл в Пекин.

Пребывание в дороге освобождает от забот повседневной жизни. Лицезрение бедности и тягот людей в пути заставляет осознать, насколько незначительны в сравнении проблемы в развитых странах, и избавляет от страданий и жалости к себе. И все же, пока я не встретила Джема, во время путешествий меня часто переполняло чувство одиночества, и я погружалась в пучины депрессии, не сравнимой с теми, которые иногда настигали меня в обычной жизни. Внезапно осознав, насколько далеко от меня находятся близкие и родные, я впадала в отчаяние, наблюдая за закатами в одиночку, и, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, сидела в шумных кафе, убежденная, что все вокруг смеются над моим одиночеством. Конечно, подобные состояния никогда не затягивались надолго, но особенно ощущалось одиночество в гостиничных номерах, когда ночь и день сливались в единое целое, а мысли становились тягостными и текучими, и ничто, кроме маленького чуда, не могло спасти мою душу. Пять лет назад Марк стал таким маленьким чудом.

Я только что села в Lifeline Express , санитарный поезд, управляемый неправительственной организацией в Мадхья-Прадеш в Индии. Он пять недель находился на стоянке в городе под названием Умария, забытом богом местечке – поезда из больших городов приезжали сюда всего два раза в неделю, и пассажиры, которые вместе со мной ехали из Катни, смеялись мне вслед, когда я покидала поезд и увлеченно тащила чемодан по железнодорожным путям. Незадолго до тех событий мне пришлось сбежать от своего компаньона по путешествию – из-за постоянных ссор и склок, – и я была подавлена, расстроена и отчаянно нуждалась в ком-то, с кем можно поговорить. Понимая, что лучшим лекарством от моих бед стало бы сосредоточение на новом компаньоне, которому также необходимо общение, я вошла в поезд, где должна была написать статью о хирургах-добровольцах, которые оперировали местных жителей, страдающих от волчьей пасти, деформаций, вызванных полиомиелитом, катаракты и осложнений после ЛОР-заболеваний. Последнее, что я ожидала увидеть на борту в свое первое утро, – это фотографа из английского города Хакни. Марк вырос в Шотландии, в семье матери-валлийки и отца-сикха, прежде чем переехать в Лондон, чтобы стать железнодорожным инженером. Но через 10 лет он бросил карьеру, чтобы стать фотографом. Как и я, Марк появился в Умарии, чтобы задокументировать работу на борту поезда, и был столь же рад найти журналиста, который мог добавить нужные слова к его фотографиям. Мы хорошо поработали вместе и продолжили сотрудничество и по возвращении в Лондон, поддерживая крепкие дружеские отношения, настолько крепкие, что Марк и его камера согласились присоединиться ко мне и Джему в последние шесть недель нашей поездки.