Владимир Рудим - Золото Севера

В пилотской кабине отодвинуто окошечко, и рулон летит вниз. Вот он уже в руках геологов. Еще секунда — и кто-то лег на землю. Один!

Абаев бросает вторую ленту: «Высажусь на косе южнее вас километрах в двадцати, ждите».

Вскоре мы уже стоим на косе.

Нос «аннушки» почти воткнулся в лиственницу: кажется, самолет нюхает смолистый аромат зреющих шишечек. А пилот ругается: «Из-за вас чуть винт не погнул».

Зато Салат Михайлович сияет: золото! Потом говорит Ивану Агееву:

— Прилетай за нами через четыре дня.

— Ладно, прилечу. Только уберите это чертово дерево. И между прочим, через десять дней я уже не буду тут летать — буду работать с геофизиками.

…И вот мы остались вдвоем с Абаевым.

Сердито и холодно шумит речка. На склонах сопок наклонились друг к другу лиственницы, словно обнялись, как подружки. Обточенные ветрами гольцы похожи на каких-то зверьков, ставших на задние лапы. Меж деревьев фиолетовые костры кипрея. От сырости мурашки бегут по спине. И все-таки как волнует в восхищает эта суровая красота!

Мы долго, молча любуемся ею.

Глаза у Салата Михайловича карие, и когда он поворачивается к солнцу, мне кажется, что в них загораются золотинки. Он говорит.

— Оправдались наши прогнозы — здесь, видимо, есть месторождения.

Закидываем за плечи рюкзаки — в них по паре белья, несколько плиток шоколада и буханка хлеба. В путь! Перешли три протоки, образовавшихся после дождей, благо они оказались мелкими. В крайней протоке спугнули целую стайку форели: рыбешки пытались преодолеть течение, усиленно работали хвостами, но оставались на месте, словно привязанные. Ткнувшись несколько раз в наши сапоги, форель вдруг повернула обратно, и ее в один миг унесло течение.

Идти тяжело. Под ногами зеленовато-сизо-рыжий мох — он лежит роскошной шкурой неведомого зверя. О, эта роскошная, но предательская шкура! Ступаешь, как по пуховым подушкам — много ли пройдешь по ним?! А тут еще солнце палит немилосердно. Просто невероятно, что здесь, в Заполярье, может быть такое жестокое солнце! Гимнастерка прилипла к спине, крупные капли пота застилают глаза.

— Знаете, что вы ходите по земле, где до вас никто не ступал? Вы сейчас как первооткрыватель, разве не заманчиво? — говорит мой спутник.

Конечно же заманчиво! Чувствовать себя первооткрывателем, идти по земле, исхлестанной пургами, ливнями, исхоженной зверем, облетанной птицею, но совсем еще не знающей, что такое человек, — как это здорово! Скоро эта земля будет разбужена, разгадана, человек укротит ее, обуздает.

Обходим болота, завалы — они удлиняют наш путь, но иначе никак нельзя.

Салат Михайлович остановился:

— Начинается проклятая кочка!

Я еще не знал, что это такое, и с любопытством рассматривал усеянную кочкарником долину. Мохнатые кочки, покрытые густой шапкой жесткой осоки, были чем-то похожи на верблюжьи горбы. Они стояли то редко — и тогда приходилось хлюпать по болоту, то теснились густо — и тогда мы пытались идти прямо «по головам», которые пружинили, качались и сбрасывали нас. Грешникам в аду шагать бы по такой дороге!

Намаялись мы на этой проклятой (теперь и я узнал, какая она проклятая) кочке! Даже бывалый Салат Михайлович приуныл. И не удивительно: такая дорога хоть кому испортит настроение.

Когда мы наконец выбрались на ровное место, Абаев сказал:

— Кочка требует от человека не только силы, но и крепких нервов! Эта, чтоб ей неладно, кочка способна убить в человеке всякую мысль!

Пытаюсь вспомнить: чем была занята моя голова в течение последних трех часов? Оказывается, ничем: ведь одна и та же мысль «скоро ли конец кочке?» в счет не идет. Впрочем, кое о чем я все-таки думал: о лиственнице в сучьях-кинжалах и об Ираиде Кочевой.

Мы присели.

Сколько же достается геологам! Ведь они все лето вот так бродят, проходят десятки и сотни километров, берут в ручьях и реках сотни и тысячи проб, моют, пока не увидят тусклые желтые крупинки.

Погода портится. Моросит дождь, поднимается туман. Вскоре он становится таким густым, что идти уже опасно — можно заблудиться.

Стало очевидно: сегодня не добраться до партии.

Резко похолодало, мы давно уже надели ватники. У нас нет ни положка, ни спальных мешков. Придется коротать ночь у костра. Абаев выбрал место возле кустов кедрового стланика: он знал по опыту, что там, где стланик, должно быть сухо. Я принялся ломать ветки для костра. Салат Михайлович меня остановил: от стланика много дыму, но мало жару. «Давайте валежник».

Запылал огонь, горячо дохнул в лицо.

Салат Михайлович разжег и второй костер — на галечнике. Когда он прогорел, мы смели ветками пепел, укрыли горячую гальку стлаником и улеглись на этой постели, источающей сильный смоляной аромат. В общем, не так уж плохо. Одно лишь неудобно: все время нужно ворочаться, так как снизу греет, а сверху холодно. Температура упала едва ли не до нуля — вот какое оно, северное лето!

Я взглянул на Салата Михайловича. Он лежит на спине, заложив руки под голову.

Костер освещает его лицо, выдубленную северными непогодами щеку, сильный подбородок с ямочкой, как у ребенка. Эта ямочка — своеобразный «паспорт» характера непосредственного и мягкого. Впрочем, это та мягкость, которая вовсе не исключает в нужных случаях твердости и принципиальности.

Мне довелось встречаться с Абаевым уже не раз.

Я видел, как Абаев знакомился с пикетажными книжками геологов: одну листает — лицо его подвижно, брови то поднимаются, то опускаются, глаза оживлены. Это значит: Салату Михайловичу нравится то, что он прочел, ему нравится стиль работы геолога (хотя с отдельными выводами его Абаев и не соглашается). Другую пикетажку он смотрит как-то холодно, без «огонька».

Ознакомившись с одной такой пикетажной книжкой, Салат Михайлович сказал о ее хозяине с огорчением:

— Только фиксирует факты — и все. А этого мало. Нужна мысль, нужна, если хотите, фантазия! Геолог без фантазии — не геолог. Он не сможет составить карту. Я предпочитаю даже избыток фантазии. Конечно, одна лишь фантазия без фактов тоже плохо — это верхоглядство.

Запомнилось мне, как Салат Михайлович беседовал с начальником поисковой партии Лопатиным. Район оказался очень сложным, начальник, молодой геолог, ломал голову над трудными вопросами. Естественно, что Салат Михайлович тоже потерял покой. Он вдруг просыпался среди ночи, высовывался из спального мешка и тормошил Лопатина.

— Ты перед выходом в поле прочел прошлогодний отчет соседней партии? Эх, голова! А надо знать, какие выводы у соседа. Ну, ладно. Если у тебя фауны нет, то должна быть фантазия.

Начинался долгий диспут о том, как определить возраст залеганий по аналогии с другими районами.