Владимир Рудим - Золото Севера

— Могли бы найти более производительное занятие, — заметила Кочева.

Она чувствовала, что Сухов хочет что-то сказать. Подошли Слава, Юра, Владик.

— А между прочим, — произнес наконец Степан Донатыч, — будь я начальник партии, я бы все-таки взял в дорогу рацию. «Вот зачем он выжидал, чтобы кто-нибудь подошел, ему всегда нужна аудитория, особенно если он хочет упрекнуть в чем-либо начальника партии».

Кочева запальчиво ответила:

— Вы знаете не хуже меня, что рацию мы не могли взять. Портативных не было, а стационарная очень громоздка — вместо нее нам дали лишний мешок муки.

— И все-таки…

— Ваше «и все-таки» просто упрямство. Рация при аварии тоже могла утонуть!

— …Сейчас связь важнее пуда еды, — закончил Сухов фразу.

— Связь все равно будет (Кочева говорила это уже специально для Славы, Юры, Владика). Не сейчас, так завтра, но будет.

— Вы можете сотворить чудо?

Кочева выпалила:

— В тайге случалось и худшее, но помощь все же приходила, приходила и тогда, когда не было, казалось, никакой надежды. А знаете ли вы, что пятьдесят километров ниже по течению Омолон пересекает самолетная трасса? Они увидят нас. Во-вторых, в это паводковое время по Омолону пройдут два парохода, забрасывая грузы на базы.

Слова Ираиды Александровны произвели впечатление. Она это увидела по лицам.

И ее запальчивость сразу прошла, она подобрела, снисходительно потрепала шевелюру Сухова:

— Степочка, не мучайтесь, прогуляйтесь. Прогулка успокаивает нервы.

Сухов всегда терялся перед снисходительно-ироническим тоном Кочевой и, чтобы не попасть в еще более неловкое положение, ушел. «Будь я начальником партии, я, ей-богу, не догадался бы изучить трассы самолетов и рейсы пароходов. Молодчина Ирка. Только до поры я тебе этого не скажу».

А к Ираиде Александровне вернулось отличное настроение. Она еще долго сидела со Славой, Владиком и Юрой, просто болтая о том, о сем.

«Почему мне с ними так хорошо? А-а, вот: я сейчас особенно почувствовала, что они верят в меня. А Степан? Уязвленное самолюбие: очень хотел поехать начальником партии, да не получилось».

Потянулись трудные дни. Не было ни щепотки соли, пробовали жевать смолисто-ароматные, кислые, как щавель, мягкие иголки лиственниц.

Несмотря на невзгоды, ходили в маршруты, продолжали искать обнажения пород, описывали их, брали образцы. Забирались в таежную чащобу, продирались через тальники, переходили вброд ручьи, тащились по болотам, взбирались на крутые сопки.

В маршруты обязательно ходили по очереди то Кочева, то Сухов.

В пару себе они брали добровольца. Тот, кто шел в маршрут, получал двойную порцию сухарей (мешок с сухарями был в лодке, на которой плыл Семен Пальченко, поэтому он уцелел). Чаще всех вызывался в маршруты коллектор Владик.

— Ну и дурак, — говорил Семен. — Сколько тех сухарей тебе прибавят, зато сил больше изведешь.

Владик смотрел на Семена с сожалением. Добавочную порцию сухарей коллектор всегда приносил обратно и отдавал своему Рыжику. Рыжик был обыкновенной, добродушной дворнягой, но для Владика Ловинкина он значил многое: Рыжик спас ему жизнь. В прошлом году, когда еще стояли холода, Владику нужно было пробраться в соседнюю партию за сорок километров. Взял продукты, спички, легкий положок, спальный мешок. Снег был крепкий, лыжи скользили легко. Через несколько километров оглянулся, услышав знакомый лай: следом бежал Рыжик. Владик попытался вернуть Рыжика, но собака не слушалась.

— Ладно, Рыжик-Пыжик, присоединяйся. Где твои лыжи? Нет? Ну, топай пешком.

К вечеру поднялась пурга, за снежными вихрями ничего нельзя было увидеть. Владик выбрал место, защищенное от ветра, поставил положок, набрал сучьев для костра. Полез в карман за спичками… Нет спичек, потерял!

— Что же делать, Рыжик-Пыжик? Без спичек мы замерзнем.

Рыжик взвизгнул, словно понял, и прижался к Владику. Ловинкин достал из рюкзака промерзший хлеб и жареное мясо, разделил, на две части — себе и собаке. Покончив с едой, от которой не стало теплее, Владик развернул спальный мешок, забрался туда сам и втащил Рыжика. Так они и согревали друг друга. Когда ночью у Владика мерзла спина, он переворачивался, подкладывая под спину Рыжика. А согрев спину, менялся местами с Рыжиком, прижимая его к груди.

Утром — снова на лыжи. Из-за пурги и вторую ночь пришлось провести Владику так же, как и первую, причем еды у него уже совсем не оставалось.

Лишь на третьи сутки Ловинкин добрался до партии. Если бы с ним не было Рыжика, Владик, конечно, замерз бы. Вот почему Ловинкину был очень дорог Рыжик-Пыжик.

…Район, прилегающий к этой стоянке, был обследован.

— Завтра снимаемся и плывем дальше, — сказала Кочева вечером, во время ужина.

Сразу после ее слов, без всякой паузы (видимо, это уже было обдумано) заговорил Семен, стараясь придать своему голосу особенную солидность:

— Я так это понимаю, что положение наше складывается вот в какую сторону, — он сложил ладони горстью, словно что-то определяя на вес. — Надо нам сидеть тут и не рыпаться. Почему? Опять же возле одного костра нас скорей приметят, чем когда будем прыгать с места на место, как блохи. Опять же и другое: ну, к примеру, пошли дальше, как нам тут предлагают, а что впереди? Какая-нибудь посудина наша опять перевернется. Последнее утопим. — Он только теперь посмотрел на Кочеву, чувствуя, что та готова взорваться. — Так что никто отседова не пойдет дальше.

Кочева открыла рот, готовая разразиться гневной тирадой, но ее опередил Владик. Он выпалил коротко и как-то даже озорно:

— А я поплыву!

— И я! — сказал Юра.

— Конечно, не сидеть же тут сложа руки. Нас послали работать! — отозвался Слава.

Кочева посмотрела на Степана Донатыча.

— А вы к кому примыкаете?

— К табору, конечно.

Кочева повеселела.

— Как видишь, Семен, ты остался в единственном числе. Можешь отправляться обратно хоть сию минуту. Пешком, конечно.

Ираида Александровна была из тех натур, что не успокоятся, пока не выложат все, до конца. На полпути она никогда не останавливалась. И она не пощадила Пальченко.

— Как же ты, задубелый таежник, сдрейфил! Истерику закатил! Не узнаю тебя. Ты сейчас вел себя как баба.

— Это ты брось, — огрызнулся Пальченко. — Бабой меня обзывать не след. Я на шести колымских реках тонул, этим меня не застращаешь. Но мне надоело все тонуть да тонуть. Человек я или кто?

Семен на секунду умолк, он что-то усиленно соображал: потом взмахнул руками, как крыльями, ударил себя по бокам:

— И-и-и-ах! Пойду с вами дальше, орясина меня возьми. А то ж вы без меня все до одного поутопаете.

— Зачем так: все до одного? Кто-нибудь да остался бы на развод, — разрядил обстановку Сухов.