Юрий Симченко - Тундра не любит слабых

Ученый сосед мой говорил долго. Главное, что я уяснил, — вечная мерзлота может быть не только врагом, но и надежным другом человека, если он изучит и обратит на службу себе ее некоторые особенности. Уже сейчас в районах вечной мерзлоты (а она занимает четверть всей суши нашей планеты) созданы города, заводы, шахтные копры, проложены железные и шоссейные дороги. Ее прогрызают буры поисковиков-геологов. Земля здесь таит несметные богатства: от нефти и газа до золота и угля. Их можно взять, не столько поборов вечную мерзлоту, сколько поладив с нею, использовав ее слабые и сильные стороны. И бессмысленно выдвигать фантастические проекты о том, что можно сделать для изменения климата Арктики, уничтожения льдов полярных морей и вечной мерзлоты. Равновесие в природе нельзя нарушать. За это она потом мстит…

— Простите, пожалуйста, — вдруг оборвал себя старик. — Я, наверное, надоел вам своей болтовней.

— Нет, нет, что вы! — встрепенулся я. — Я ведь журналист.

Это можно было истолковать и так: «Говори уж, я привычный…»

Еще в Москве, готовясь к поездке, я не один день провел в библиотеке имени Ленина, выискивая в старых книгах то, что могло оказаться мне полезным сегодня. Недаром же говорят, что порою новое оказывается просто прочно забытым старым. Поскольку первым пунктом в моем маршруте была Печора, я, естественно, перелистал все, что мог найти.

О Печоре российские летописи упоминают впервые в XI веке. Но заселение берегов этой реки русскими началось только при Иване Грозном. В грамоте 1542 года значится: «Се яз царь и Великий князь Иван Васильевич Всея Руси Ивашке Дмитриеву сыну Ластку дал на оброк на Печоре на Усть-Цыльме лес черный, а велел если ему на том месте людей зазывати и пашни пахати, а оброку было ему давати в нашу казну на год по рублю».

Недорого требовал царь с Ивашки, считая те земли бросовыми, но характерно, уже тогда велел «пашни пахати». Академия наук еще учреждена не была, и некому было тогда доказывать, что в тех северных краях хлеборобство невозможно по таким-то причинам. Это стали делать четыре века спустя.

А в XVI веке пришли на Печору русские мужики, подивились на могучие леса, на бескрайние заливные луга, где трава в рост человека. Поплевали на ладони, взялись за топоры да пилы, начали обживать сии места далекие.

Народу было немного, земли — вдосталь. Однако посевные площади росли медленно. К 1887 году, то есть через три с половиной века после начала освоения Печоры русскими, в крае возделывалось всего три тысячи двести пятьдесят десятин. Это и понятно. Архангельский губернатор князь Н. Д. Голицын писал в том же 1887 году, что на хлебопашество печорцы смотрят как на подспорье при других, более обеспечивающих их занятиях; главными были рыбная ловля и охотничий промысел. Сеяли только для себя, да и того хлеба было мало: в среднем собирали по два с половиной пуда на душу населения. Уже не из книг, а от стариков и старух в Усть-Цильме я узнал, что до революции в хлеб подмешивали сушеный мох, толченую кору рябины, опилки, из одной ржаной муки пекли только по праздникам.

Земледельческие традиции на Печоре, несмотря на трудные условия климата, были весьма устойчивы. Русские люди доказывали трудом своим, что неподатливую, скупую землю можно заставить подобреть и в Приполярье. Здесь нельзя не рассказать об одном удивительном человеке, энтузиасте сельскохозяйственного освоения Печорского Севера. Это Андрей Владимирович Журавский.

Он воспитывался в богатой, аристократической семье царского генерала. В 1901 году поступил на физико-математический факультет Императорского Петербургского университета. В следующем году во время каникул Андрей, будучи участником экспедиции, впервые попал на Печору. И так пленили его эти края, что он, отказавшись от блестящих перспектив в столице, переселился в Усть-Цильму, добился учреждения в этом селе зоологической станции, вскоре переименованной в Печорскую естественно-историческую станцию при Императорской Академии наук.

Впрочем, царские чиновники делали все зависящее от них, чтобы решения об учреждении станции остались лишь на бумаге. Три года тянулась волокита с утверждением Устава. Никаких средств на организацию станции отпущено не было. Журавский вынужден был вложить все свое состояние на строительство дома, скотного двора, лаборатории, на приобретение скота, машин и орудий.

Андрей Журавский был настоящим рыцарем науки, бескорыстным воителем, который борется не за чины и звания, а за истину. На полях станции и в окружающих деревнях он испытывал до шестидесяти сортов культурных растений, применял селекцию, занимался семеноводством. Казалось, Андрей Журавский решил бросить вызов самому господу богу, доказав, что человек, влюбленный в землю, может преобразить ее. Там, где до него с грехом пополам сеяли только рожь, Журавский вырастил овес, яровую пшеницу, гречиху, лен, коноплю, брюкву, редьку, горчицу, редис, фасоль, картофель.

В 1905 году, двадцати четырех лет от роду, Журавский за свои работы был удостоен Большой медали Пржевальского, хотя по статуту полагалось вначале получить малую.

Журавский работал горячо, одухотворенно, не щадя себя. С утра до вечера — на полях, ночами — в лаборатории, за письменным столом. За короткое время из-под его пера вышли десятки статей.

Он был не только отличным селекционером, агрономом, его интересовали также вопросы истории края, социология и многое другое. Журавский не ощущал себя в Усть-Цильме сторонним наблюдателем, он старался зажечь своей верой и влюбленностью всех окружающих. Шел навстречу людям с открытым сердцем, щедро отдавая им все, чем был богат. Те, кто видел своими глазами сделанное им, не могли не верить ему. А вот петербургское начальство встречало отчеты Журавского с кривой скептической ухмылкой. Программа работ Печорской опытной станции, посланная в столицу, получила убийственную оценку комитета Департамента земледелия. Но Журавский был не из тех, кого можно остудить насмешками и отказами. Он продолжал писать, доказывать делом и фактами, что на Печоре вполне возможно культурное земледелие.

В одной из своих работ он отмечал: «…в конце XVIII столетия, когда достаточного подвоза хлеба не было, а пушнина и рыба были очень дешевы — население Печорского уезда питалось исключительно своим собственным житом… Картофель еще 15 лет тому назад ни один старообрядец Усть-цилемской волости не сеял, считал ее за «заморскую чертовщину»… С грустью прочитал я о том, что Губернский комитет потребление населением Печорского уезда больших количеств привозного хлеба объясняет «незначительностью урожаев» и «суровостью климата»».