Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Петр, хотя и не был приучен с детства к спорому бегу по льду, приспособился быстро. Опасная, всегда на краю гибели, охота была сродни его крутому, звероватому нраву. Здесь, среди слепых от солнца или синих от туч ледяных полей, безбрежных и ускользающих, как призрачный горизонт, он дышал полной грудью, и тело его, радуясь свободе, наливалось горячей, пружинящей силой. Любые стены, даже самые дорогие, вскорости начинали теснить его, день ото дня лишая покоя. Что-то квелое, фальшивое виделось ему за суетной, невнятной жизнью города. Были Владивосток, Петропавловск-Камчатский, Магадан. Город легко принимал Петра, но он сам никак не мог приспособиться к городу.

Итак, рано утром, когда солнце уже уселось в седловине между двух воронцов, мысом выдающихся в море, они поставили на нарты свою «Воструху» с обитым железом килем и, мягко, как росомахи, ступая в теплых непромокаемых торбазах, повели упряжку на север. Старик Терентий молча шел сзади. Ему не нравилась погода: капризничает, как баба на сносях. Весна началась рано, солнце изрядно пригревало к полудню. Того и жди: напитавшись теплом, дохнет материк в океан туманом и влагой. Тогда свободный лед далеко отдрейфует на север, и кукуй себе, пока не переменится ветер. Но и Петр, старшой, был прав: бельки ждать не будут, вылиняют в хохлушу — и год пропал.

Припай далеко уходил в море. Прошлой осенью, когда пошло сало вперемешку с осколками льда, когда из грязновато-серой шуги лепился заберег и припай, дули беспорядочные, лихие ветры. Оттого весь прибрежный лед отчаянно заторосило, и нарты то и дело приходилось тащить на руках. Когда солнце достигло высшей своей точки, они наскоро пообедали, разогрев на спиртовой горелке консервы и чай, передохнули и снова двинулись в путь.

В вечернем мягком свете, то золотистом, то розовом, обливаясь потом, с ног валясь от усталости, увидели, наконец, долгожданный плавучий лед. Он шел на северо-восток медленными, широкими пятнами. У неровного края берегового льда распрощались с Терентием-рыжим. Теперь «Воструху» с одеждой и провиантом волоком тащили за веревочные петли. Снег скрипел под железным килем, обнажая неровный лед. Они быстро удалялись от ледового берега и прошли уже километров десять, когда ветер нагнал со стороны заката широкое ледяное поле с темными, живыми пятнами. Это была детная залежки — штук десять самок с детенышами. Учуяв людей, самки попрыгали в воду. И охотники, забравшись на покинутую льдину, занялись кровавым своим ремеслом. Оглушив белоснежного белька, тут же, на льдине, обдирали шкурку — осторожно, чтоб не вымазать кровью. Опустошив всю залежку, сложили легкую свою добычу в лодку и, столкнув ее в воду, стали пробираться вперед по узким, извилистым разводьям. Острые, зазубренные края льдин, дыша пресным холодом, проплывали у самого лица, сыпались в лодку комками смерзшегося зернистого снега. Приходилось отталкиваться багром от синеватых сломов старого, заторошенного льда. В полночь приморозило — градусов тридцать. Ночевать забрались в кукули. Терентий с Федором — в один, Петр — в другой. Трех мешков не брали — лишний вес. Спали в лодке, прикрыв ее от ветра брезентовым навесом. Нижний край брезента плотно приваливали глыбами крупно наколотого льда. А верхний, чтоб не задохнуться, приподнимали на двух веслах. После изнурительной гонки по льду, под северным ветром, и сытного ужина из бельков олений мех кукулей казался знойным, баюкающим раем. Едва коснулись мешков, сон, мертвый и освежающий, разом скосил всех троих. На другой день опять везло, «Воструха» заметно потяжелела. На третий наползла «морока» — низкие растрепанные тучи, порошившие редким снежком. «Моросит, моросит да как задурит… Точь как моя старуха», — ворчал, поглядывая на небо, Терентий. Он жил с юкагиркой, рыхлой старухой, взбалмошной и слезливой, с черными нечесаными космами. У Терентия было семь внуков от троих сыновей, и бедной Терентихе некогда было воткнуть гребень в густую, спутанную свою гриву.

Дул по-прежнему полунощник, прижимавший к берегу тюленьи залежки. На пятый день лодка, наполовину заваленная шкурками, садилась в воду по край бортов. «Еще пару ден — вертаемся, — решил Петр как старшой. — Путь долгой, как бы не засесть».

В тот вечер они, как обычно, подкрепились освежеванным бельком и, натянув над лодкой брезент, дружно завалились спать. На заре Петр пробудился — показалось, будто лодка сама ползет по льду. Откинув с лица меховой клапан, он выглянул из мешка. Колючий снег, набившийся под брезент, густо запорошил глаза. Снега было так много и брезент, похлопывая, так упруго пузырился, что Петр сразу смекнул: ветер меняется и теперь, огибая глухую стенку, врывается под навес. Брезент, став парусом, волок за собой «Воструху». Петр выскочил из мешка (спали они не раздеваясь, лишь тщательно выбивали перед сном меховые кухлянки и штаны) и, упираясь коленом в борт, развернул лодчонку кормой к ветру. Тяжелая глыба льда соскользнула с брезента, и он громко ухал освободившимся краем. Терентий и Федор тоже вылезли из кукуля, потягиваясь и разминаясь: вдвоем было тесновато. «С праздником, христиане!» — Петр выдернул весла-подпорки, шумно согнул заледеневший брезент. «Тью-у-у, робяты! Надоть текать!» — Терентий перекрестился на темный, воспаленный горизонт. Они поспешно сжевали по вяленой вострухе: греть консервы и чай было некогда. В погоне за бельками их тройка далеко забралась в дрейфующий лед. Теперь ветер, повернув на южные румбы, все увеличивал дрейф, ширя расстояние между их льдиной и берегом. Пока море совсем не расходилось и ветер еще круче не забрал на север, охотники хотели проскочить к береговому припаю, от которого крепнущие волны с шумом отламывали тяжелые, с дом, куски. Нагруженная «Воструха» здорово сдерживала бег, и все же за четыре часа они прошли километров шестнадцать. Оставалось чуть меньше. «Ой, робяты, не поспеем!» — тревожился Терентий. По белым, крепким облакам у горизонта, по внезапной теплой волне в воздухе старик чуял, что ветер будет крепчать и поворачивать все северней. Раза два у самого их носа проплывали богатые залежки. На снегу чернели угольки широких бельковых глаз. Но теперь уже было не до них. Охотники шли так прытко, что то и дело приходилось смахивать с бровей набегающий каплями пот. Когда попадались торосистые поля, «Воструху» несли на плечах. Потеплело, запахло туманом. А вскоре небо над океаном надулось, как серый в белых пятнах парус, и тугая, широкая волна воздуха покатилась от берега к полюсу. Тройка все еще карабкалась вперед, балансируя на стремительно несущихся льдинах, а ветер уже до боли давил в грудь, душно упирался в лицо исполинской сырой пятерней. Тревожил глухой, с юга, потом все нарастающий, до оглушительного, грохот сталкивающихся льдин.