Тамара Илатовская - Семь баллов по Бофорту

Потом они долго-долго плыли на восход и где-то у крутых, обрывистых скал повернули в сторону тепла. Моржонок чувствовал, как крепнут его ласты и упругим становится тело. Там, на юге Берингова моря, он полюбил шумные игры на отмелях, где мать лущила ему раковины моллюсков, слишком крепкие пока для его ластов. Насытившись и наигравшись, он вылезал на галечную косу, всегда случавшуюся поблизости, и долго спал, громко храпя. Когда на следующий год в сентябре, возвращаясь из океана, моржонок снова вышел на мыс Блоссом, он уже здорово осмелел и по краям его пасти торчали два острых маленьких клыка.

В тот же час, как первая четверка самцов, устало волоча задние ласты, проковыляла на пляж, из маленькой избушки, примостившейся на голом мысу, полетела в Звездный и на Роджерс радиограмма: «Появились моржи». И знакомые уже моржонку двуногие существа, захватив карабины и острые копья, сели в лодку и торопливо двинулись на Блоссом.

Услышав скрип гальки, моржонок открыл глаза. В серебристой дымке, почти неслышно ступая, скользили высокие существа, от вида которых сердце моржонка заныло тоскливым воспоминанием. Стараясь казаться незаметным, он подкатился к матери под бок. Пахнущий бедой высокий зверь подошел к моржихе и, размахнувшись, вонзил что-то блестящее и острое ей под лопатку. Мать охнула незнакомым, глухим голосом и ткнулась усатой мордой в камни. Что-то теплое и липкое капнуло на моржонка. Полумертвый от страха, моржонок уснул. Утром он тщетно искал мать. Напрасно ползал он по растревоженному лежбищу, опасливо огибая красные, жутко пахнущие пятна. Напрасно нырял в море, хранившее у кромки прибоя странный розоватый оттенок. Так и не найдя мать, он подполз к старой моржихе, чем-то напоминавшей ее, и та терпеливо сносила его ласковые шалости, пока он, требовательно рыча, не попросил есть, — тогда она отогнала его увесистым шлепком. Лая от обиды, моржонок отполз на почтительное расстояние, но новая партия самцов, только что прибывшая с севера, отогнала его еще дальше. Моржонок покорно отполз: его клыки, хотя и острые, были по длине не больше маленькой сайки. Ему мучительно хотелось есть, но он не знал, как утихомирить свой желудок — его ласты были слишком слабы, а глаза неопытны. Между тем клыки вновь прибывающих все дальше отгоняли его от центра лежбища — к уступу, вплотную подступавшему к воде. Наверное, тогда, дрожа от обиды и голода, моржонок упрямо решил выжить. Мать-моржиха кормит свое дитя до трех лет. Двухлетний моржонок, оставшись один, неминуемо должен погибнуть. Но это был хоть и маленький, но сильный и умный морж. И он не хотел погибать.

Когда на рассвете несколько взрослых моржей, шумно войдя в море, поплыли за высокий скалистый мыс, моржонок увязался за ними. Они приплыли в тихую лагуну, отрезанную от залива длинной каменистой косой. На зеленоватой воде дремотно покачивались утки, готовые к перелету на юг. Не обращая внимания на птиц, моржи приступили к завтраку. Набрав полные легкие воздуха, они ныряли на дно лагуны и потом шелушили ракушки. Моржонок, не погружаясь, зорко следил за ними, и, когда сочные тельца моллюсков повисали в тяжелой соленой воде, он подныривал под брюхо приготовившегося полакомиться моржа и жадно выхватывал добычу. Впрочем, терпение моржей скоро истощилось, и моржонку пришлось отказаться от воровства. Нежный вкус моллюсков лишь растравил аппетит, и желудок мучительно сжимался, требуя новой еды. Тогда, озверев от голода, моржонок решился: вынырнув среди стаи уток, косившихся на него с ленивым любопытством, он проглотил зеленоголового селезня, не успевшего даже крякнуть. Желудок свело от колючих, ломких перьев, но чувство голода ослабло. Тогда, снова поднырнув под стаю уток, моржонок съел крупного, самоуверенного птенца. Ночью ему приснилась мать, она гладила моржонка прохладным ластом по вздутому, больному животу.

Во время длительных перекочевок, когда уже не хватало сил, моржонок подплывал к моржихе подобрей и карабкался ей на коричневый, в белых трещинах загривок. Некоторые сердито прогоняли его, но были и такие, что терпеливо везли маленького подкидыша. Он по-прежнему таскал моллюсков из-под носа у неповоротливых старых моржей. Как память об этом остался глубокий рубец на плече — след от удара клыка. Моржонок терпеливо голодал, если долго не попадался косяк сайки. А когда становилось невмоготу, подкарауливал крикливых, шустрых топориков, любопытных краснолапых чистиков и даже стал набрасываться на маленьких кольчатых нерп, мясо и жир которых нравились ему несравненно больше, чем чайки или утята. В стаде стали побаиваться его хищного, вероломного нрава. Однако моржонок не был злым, он просто хотел выжить. И не его была вина, что в немудреном мире моржей выживают только сильные и хитрые. Голодая, он запомнил каждую отмель и лагунку, где можно было хорошо поживиться; уставая больше других, он знал каждую излучину, где можно передохнуть. И когда у него отросли тяжелые бивни, а грудь и шея покрылись рыжеватыми шишками, ни один морж не рискнул бы посягнуть на приглянувшуюся ему самку или потревожить его на лежбище. После гибели старого моржа-вожака он стал предводителем стада. Охотники-эскимосы на Беринговом побережье, завидев свирепую голову со страшными бивнями, рассекавшую волны, как торпеда, предпочитали, не стреляя, пропустить косяк. Морж-хищник, или келюч, со старым шрамом на шее внушал им мистический страх. У каждого на памяти был случай, когда вот такой разъяренный келюч в щепы разносил байдары или даже топил вельбот.

Однажды хитрый, сильный умка, шастая по льдам в поисках нерпы или лахтака, изрядно проголодался и, завидев льдину, на которой мирно храпели два моржа, поколебавшись, направился к ней. Обычно белый медведь не нападает на моржей, но тут голод заглушил осторожность. Медведь выбрался на льдину с подветренной стороны и, отталкиваясь подошвами ног, упрятанных от мороза в длинные белые «штаны», пополз к моржам, то и дело замирая на месте, как грязноватый снежный сугроб. Самка спала, уставив в небо рыжее брюхо и ровные, как у всех самок, клыки. Но самец был подозрителен. Проснувшись, он, как нерпа, стал чутко вынюхивать воздух и крутить головой. Не учуяв ничего подозрительного, он вроде бы успокоился и даже задремал, но когда умка, собравшись в комок, готовился к последнему прыжку, чтобы вцепиться в жирный моржовый загривок, тот, подобрав задние ласты, вдруг сам сделал огромный скачок навстречу медведю. Обескураженный умка хватил моржа лапой по загривку, однако зубы пустить в ход не успел. Морж, взревев, неуклюже метнулся в сторону, подставив умке сабельные свои клыки. Медведь, присев на снег, прикинулся равнодушным. И когда доверчивый морж уже должен был поверить в его доброжелательство, стальные мускулы легко подбросили умку вверх — туда, где за громадным моржовым телом волочились задние ласты. Но это был злой и умный морж. Он не поверил умке и ждал этого прыжка. И в тот момент, когда медведь, предвкушая солоноватый вкус моржовой крови, распластался в прыжке, чтобы стиснуть в мощных лапах круглый моржовый череп, его встретили острые, как пика, бивни. Обрушив на голову медведя передние ласты, морж погрузил ему в горло длинный тяжелый клык. Медведь, еще хрипя, отбивался, но удары были слабы и неточны. Обливаясь кровью, умка зарылся головой в снег и затих. А морж со своей подругой тут же ухнули в море — подальше от неприятного места.