Дэн Гемайнхарт - Койот Санрайз [Невероятная гонка на школьном автобусе] [litres]

– Да-а. Это… Это не игрушки. Я хочу сказать, дело у тебя важное. Не блажь какая-нибудь. Надеюсь, ты вовремя туда доберешься.

– И я надеюсь. И не забудь: когда Родео рядом, об этом ни слова, ни полслова. Если он узнает, куда мы на самом деле едем, то развернет автобус быстрее, чем… даже придумать не могу… В общем, моментально.

Сальвадор серьезно кивнул, потом глянул на тот берег, на Родео:

– И долго ты будешь держать это в тайне?

Я вздохнула:

– Как можно дольше. Или даже дольше, чем смогу.

На том берегу взрослые доедали завтрак, начинали разминать ноги.

– Наверно, пора плыть обратно, – сказала я, и Сальвадор повторил: – Да, наверно, – и мы встали, и сделали пару шагов вперед, на глубину, но тут Сальвадор остановился, заглянул мне в глаза и сказал: – Послушай. – И я на миг замерла, подумав, что он хочет меня обнять или еще чего-нибудь, но он просто протянул мне руку, сжатую в кулак, слегка усмехнулся и сказал: – Койот, ты крутая. – И я ударилась с ним кулаками, и тоже улыбнулась, и сказала: – И ты, Сальвадор Вега, тоже крут.

Я снова посмотрела на реку:

– Тьфу ты черт.

– Чего?

– Я уже нарушаю наш договор.

– Это как?

– Я хочу сказать, мне тебя все-таки жалко.

– Почему вдруг?

– А потому, что сейчас, когда мы поплывем обратно, я тебя сделаю, как маленького, – сказала я, но, не договорив, фыркнула, а он покачал головой, засмеялся, сказал: – Заткнись уже, Койот, – и обрызгал меня водой. Вот так и закончился наш разговор.

Итак, вот вам одно воспоминание. Одно из тех странных воспоминаний, которые кажутся волшебными и нереальными, словно песня, которую напеваешь во сне и просыпаешься с ней на устах. Когда я о нем думаю, оно кажется мне сладким и зернистым, словно тростниковый сахар. Возможно, потому, что начинается оно с того, как я уснула. Или потому, что в нем было настоящее волшебство. Не знаю. Но вот оно, это воспоминание.

Мы съехали на обочину. По-моему, где-то в Неваде. В тот вечер Родео гнал автобус, пока пустыню вокруг нас не посеребрил свет полной луны, пока небо не переполнилось звездами. Ехали мы не по какой-нибудь широкой федеральной автостраде, а по скромному двухполосному шоссе. Родео опустил стекло, и нас обдувал прохладный воздух пустыни. Радио молчало. Когда на встречной полосе не было машин – то есть почти всегда, – Родео гасил фары Яджер, и мы мчались сквозь ночь, и только луна указывала нам дорогу.

Так я и заснула: со всех сторон лунное сияние, ветер пустыни шевелит мне волосы, Родео что-то тихо мурлычет под нос.

Это было классно.

Но мое воспоминание – про другое.

Я проснулась от того, что Родео шептал мое имя, тихонько, взволнованно. Заснула я не в своей комнате, а свернувшись калачиком на кресле в передней части автобуса, привалившись к стеклу. Просыпаюсь: автобус стоит на месте, мотор молчит, в окна льется розовато-желтый свет.

Я моргнула, протерла глаза, попыталась сообразить, куда меня занесло.

Родео забрался с ногами на кресло в первом ряду, уставился за окно, и лицо у него было сонное, но глаза горели.

– Койот, – прошептал он снова, – смотри-ка.

Я подняла голову, выпрямилась, выглянула в окно, которое только что служило мне подушкой.

Автобус стоял на обочине грунтовой дороги. Наверно, Родео припарковался там, когда глаза у него начали слипаться.

Пустыня вокруг нас просыпалась, заря только-только потягивалась вдали, над красными скалами месы. [16] Меса (от испанского «меса» – стол) – на юге США и в Центральной и Южной Америке плоскогорье, столовая гора или терраса вдоль долины.

Поначалу я ее даже не заметила. В глаза словно песка насыпали, а она умело растворялась в пейзаже. Но тут ее большие уши дрогнули, поворачиваясь на звук, и она словно бы сгустилась из воздуха прямо на моих глазах.

Самка койота. Стройная, как газель. Крапчато-бурая с проседью шерсть – на вид жесткая и шелковистая одновременно. Длинная, узкая мордочка, повернутая в нашу сторону. Внимательные, умные глаза, глаза дикого животного смотрели прямо на нас. Нет, не просто на автобус… Она смотрела на окно, за которым сидели мы, встретилась с нами взглядом.

– Твоя тезка, – шепнул Родео.

Она была, наверно, метрах в пяти от нас – просто стояла в зарослях полыни. Ее пушистый хвост свисал почти до земли, ребра, когда она дышала, то вздымались, то опадали, уши подрагивали и поворачивались. Она просто стояла, глядя на меня и Родео.

– Вот это да, – сказала я, улыбаясь.

Родео тоже улыбался, прямо жмурился от радости.

– Доброе утро, – пробормотал он, обращаясь не то ко мне, не то к койотихе, а может быть, к обеим.

И тут койотиха оглянулась на пустыню за своей спиной. Пригнула голову, пролаяла тихо, один раз.

И тогда из тенистых зарослей полыни выкатились два бурых комочка.

Щенята.

Подбежали к ней, переваливаясь с боку на бок, остановились: один между лап, другой под грудью. Они были голенастые и ушастые, ужасно неуклюжие и ужасно симпатичные. Торопливо обнюхали койотиху и тут же замерли, глядя туда же, куда она. На нас.

Мама. Мама и два малыша. Может быть, дочки. Пришли навестить нас, пришли из сна, который снится на рассвете.

Я в полном восторге оглянулась на Родео.

Но его улыбка погасла. Он приподнял руку, медленно, как-то дергано, распластал пальцы по стеклу: тянулся к этой маме и ее двум малышам. Глаза у него были влажные.

Я ничего не сказала. Тоже смотрела на койотов. И старалась, как могла, дышать нормально, проглотить комок, подступивший к горлу.

Не знаю, как долго мы все так простояли, мы и койоты. Смотрели друг на друга, не суетились. То ли несколько минут, то ли несколько секунд, но это время прошло, казалось, не впустую: его переполняли жизнь и чувства, вздохи и мысли хлынули через край.

А потом в конце концов из-за месы выглянуло солнце, пронзило нежное марево зари своим резким белым светом.

Койотиха-мама вскинула морду, обнюхивая небо. Потом опустила голову, глянула на нас и заскулила. Только один раз: «у-у-у». В ее голосе не было ни грусти, ни обиды, ни страха. Не знаю, что в нем звучало. Но я поняла: это она нам.

Родео шумно, весь дрожа, вздохнул.

– Жили-были, – сказал он хрипло, тихо. – Жили-были.

И тут они ушли – только что были и пропали. Мамаша в последний раз глянула на нас и убежала рысью, такая резвая и грациозная, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Малыши потрусили следом. В мгновение ока они исчезли из виду – растворились в пустыне или в том неведомом сне, из которого пришли.

Мы с Родео сидели, уставившись на то место, где они только что стояли, – на пустое место посреди пустыни, которое осталось после мамы с малышами.

Родео все еще прижимал руку к стеклу, и глаза у него все еще были влажные.