Дэн Гемайнхарт - Койот Санрайз [Невероятная гонка на школьном автобусе] [litres]

Наверно, для них это было нечто: едешь себе по шоссе, никого не трогаешь, и вдруг мимо тебя, словно болид на автогонках, проносится старый дребезжащий школьный автобус, а в нем полно народу, и все орут.

Да уж, на нас такими глазами смотрели…

Но меня не беспокоило, как на нас смотрят. Меня беспокоили две фуры впереди по курсу, одна в левом ряду, другая в правом: они, считай, блокировали нам дорогу. Мы их стремительно нагоняли.

– Люди! – сказала Консепсьон, на время прекратив визжать. – Есть идеи? Что мне делать?!

– Сигналь что есть мочи! – закричал Лестер, и, хотя Консепсьон и так сигналила, она вообще перестала отпускать клаксон, и получилось долгое-долгое отчаянное «би-и-и-и-и-и-и-и».

Но дальнобойщики то ли нас не слышали, то ли не могли вовремя перестроиться. Они шли голова к голове, и зазор между ними был не шире тридцати сантиметров.

– А если по встречке? – закричал Родео, и Консепсьон на полной скорости пересекла двойную сплошную, но тут же охнула и вернулась обратно, чуть не столкнувшись с вереницей встречных машин.

– Глухо! – заорала она. – Вся дорога забита!

До фур оставалось совсем немного. Еще четыре секунды – и мы в них врежемся.

– Иисусе, помоги мне! – завопила Консепсьон, глядя на небо. Потом вывернула руль в другую сторону, вправо. Мы с ревом пронеслись поперек рядов, и, когда я увидела, что задумала Консепсьон, мое сердце чуть не выпрыгнуло наружу через горло. Она направила Яджер прямо на обочину, и теперь правые колеса мяли сорняки и плющили грязь, а задняя часть фуры промелькнула, клянусь, в сантиметре от нас – по крайней мере, мне так показалось.

Теперь Яджер тряслась и раскачивалась еще пуще, и сзади снова послышались крики, молитвы и рыдания.

Поскольку мчались мы с неприличной, ужасающей скоростью, нам не пришлось долго ехать по обочине; хоть какая-то положительная сторона этого страшного кошмара.

Едва мы обогнали фуру, Консепсьон вывернула руль, возвращаясь на асфальт.

– Туда! – крикнул Родео, указывая вперед. И мы все увидели, что вдали автострада спускается на равнину и начинается отличный длинный прямой участок.

Это было спасение.

Но от него нас отделяли не меньше мили дорожного полотна, множество других машин и один довольно резкий левый поворот.

– Ты молодчина, – выдохнул Лестер, потрепав Консепсьон по плечу. – Отлично справляешься.

Мы перестраивались то влево, то вправо, играли в шашки, как это называется, неслись, неслись, неслись к этому благословенному равнинному участку впереди.

Вот и место, где все четыре полосы – две наши и две встречные – автострады сворачивали налево. Мы ехали в левом ряду, дорога впереди была свободна. Прорвемся! Надо только вписаться в поворот, обогнать еще пару машин, а там автобус сам постепенно сбросит скорость.

Но тут. Ох, без «но тут» не обходится почти никогда.

Легковушка впереди нас – а она ехала в правом ряду и никому не мешала – решила обогнать другую. И, само собой, перестроилась в левый ряд. Ну, знаете, в тот, по которому неслись сломя голову мы.

Лестер сказал пару слов: повторять я их не стану, но в тот миг была с ним совершенно согласна.

Консепсьон взяла правее – решила снова попробовать смертельный трюк с проездом по обочине. В прошлый раз выгорело ведь?

Но в прошлый раз на обочине не было фургона – фургона на домкрате, без одного колеса.

В районе кабины прозвучало еще несколько нехороших слов. Просто сами собой слетели с языка. Возможно, даже с моего.

Мы снова взяли влево, но оба ряда были заняты. Мы все знали, что теперь придется сделать.

– Иисусе, помоги нам! – крикнула я, чтобы Консепсьон не отвлекалась от дороги.

Мы перестроились в соседний ряд. В тот, по которому полагалось ехать в противоположном направлении.

Ряд был свободен.

Навстречу ехал красный пикап, но до него оставалось еще довольно далеко. При нашей-то скорости наверняка успеем обогнать машину и вернуться в свой ряд еще до встречи с пикапом.

– Молодчина, Консепсьон, – подбадривал Родео.

Мы поравнялись с машиной, которую обгоняли, в тот самый миг, когда она обгоняла машину в правом ряду.

Наш капот поравнялся с ее задним бампером, затем – с задними дверцами, затем – с водителем, который тупил в телефон и даже не заметил, что мимо прокрался гигантский ярко-желтый школьный автобус.

Затем наш нос миновал капот той машины, и она оказалась за нами. Прорвались.

Но тут мы, конечно же, напоролись на еще одно «но тут».

Красный пикап приближался.

– Бери вправо, – сказал Родео.

– Не могу, – отозвалась Консепсьон, стиснув зубы.

– Вправо, – сказал Лестер.

– Не могу! – огрызнулась Консепсьон. – Мы его пока не обогнали! Никак не обгоним!

Мы втроем обернулись посмотреть на то, что она видела в зеркале заднего вида.

Машина, чей водитель тупил в телефон, не отдалялась на безопасное расстояние. А ехала вровень с нами.

– Он что, поднажал? – закричала я.

– Нет! – ответил Лестер. – Это мы едем медленнее!

И верно. С горки мы уже съехали. Уклон закончился, и наша сумасшедшая скорость снижалась.

– Дай по газам! – завопила я.

И после всей нервотрепки из-за того, что мы мчимся слишком быстро, всех молитв о том, чтобы мы остановились, Консепсьон вдавила педаль газа в пол.

Мотор Яджер протестующе зачихал, набирая обороты, но повиновался.

Мы рванули вперед.

Водитель с телефоном оказался вровень с нашим хвостом. Красный пикап летел нам в лоб. Консепсьон еще раз сверилась с зеркалом заднего вида и резко вывернула руль вправо. Мы вылетели со встречки и вернулись на свою полосу шоссе, а Консепсьон взяла курс на крайний правый ряд, отпустила педаль газа, и мы чуть-чуть сбавили ход, и еще чуть-чуть, а потом нам попался съезд с автострады с чудесной длинной крутой эстакадой, которая уходила вверх. Консепсьон свернула на нее, и теперь, поднимаясь в гору, мы двигались уже не очень резво, а когда скорость упала до, наверно, скорости велосипеда, Консепсьон съехала на обочину, и там-то мы, слава тебе господи, остановились, и как же это было прекрасно.

Консепсьон схватилась за рычаг коробки передач и поставила его на нейтралку. Затянула ручной тормоз. Повернула ключ, заглушила мотор.

Все мы еще несколько секунд сидели, стояли или полустояли на карачках там, где были: переводили дух, пыхтели, уговаривали свои сердца биться не так сильно.

Родео выпрямился. Шумно выдохнул.

Обернулся к остальным. Было слышно, что миссис Вега продолжает молиться, а Вэл – всхлипывать.

Родео смотрел на всех поочередно, и его бледное лицо постепенно приобретало естественный цвет. Уставился на меня, нахмурился, схватил с кресла одеяло, протянул мне.

– Закутайся в него, пташка, – сказал он тихо, и я сообразила, что выскочила из комнаты второпях, даже не вспомнив об одежде. Я стояла в одной футболке и трусах перед Сальвадором и всем миром и в любой другой момент испытала бы шесть разных сортов стыда, но в этот момент у меня было только одно чувство: «Я жива и страшно благодарна судьбе». Я просто взяла у Родео одеяло, повязала его на талии и думать забыла. Оглянулась на Сальвадора, но он демонстративно смотрел не на меня, а в окно, – по-моему, очень благородно, по-джентльменски.