Григорий Плоткин - Поездка в Израиль. Путевые заметки

После выступлений нас пригласили в библиотеку, где были расставлены столы с прохладительными напитками и даже тортами. Это особенно тронуло нас, ибо накануне мы узнали о нужде в сахаре и жирах. В Израиле действует карточная система: на месяц можно получить… один килограмм сахара, четыреста граммов масла, шестьсот граммов маргарина, сто тридцать пять граммов мяса…

За день до встречи в Доме дружбы мы побывали в Ашкелоне. Утомленная жарой, наша туристка С. Г. Фрай постучала в двери какого-то дома и попросила воды. Хозяйка дома приветливо встретила гостью, пригласила отдохнуть и с горечью сказала:

— Хотелось бы угостить вас чаем с вареньем, но у нас, к сожалению, нет сахара. Он очень дорог на базаре, а полученного по карточкам хватает только на несколько дней.

В Доме дружбы я познакомился с молодым инженером-механиком, который родился и рос в одной из наших прибалтийских республик.

Несколько лет назад он вместе с другими членами семьи переехал в Израиль по просьбе дальних родственников. Ныне неудачник настойчиво добивается возвращения в СССР.

— Я себя здесь не чувствую человеком, — утверждает он, — человеческих прав у меня нет никаких. Четыре раза устраивался на работу, и четыре раза меня прогоняли за «вольнодумство». Теперь я опять безработный… Вот какой тут «свободный мир»!

Ему было тяжело говорить об этом, и он неожиданно сменил тему разговора:

— Когда мне назвали фамилии прибывших туристов, я вспомнил ваши стихи, помещенные в «Правде»…

— Какие стихи? — поинтересовались наши соседи за столом.

Вместо ответа инженер подошел к книжному шкафу, достал газетную подшивку и, найдя нужный номер, взволнованно прочитал вслух:

Признаюсь, для меня, автора, эти стихи прозвучали по-новому вдали от Родины, в Израиле:

— Я от души завидую вам! — сказал он, закончив чтение.

…В этот день мы услышали от наших друзей немало интересного об их настойчивой борьбе за мир и справедливость в условиях жестокой израильской действительности.

Лет двенадцать назад в Киеве гостила народная писательница Чехословакии Мария Пуйманова. Собирая материалы для романа «Жизнь против смерти», писательница изучала все, что касалось недавних боев против гитлеровских захватчиков. Я сопровождал ее в этой поездке.

Проехав улицу Шолом-Алейхема и Куреневку, наша машина очутилась за северной окраиной города, на широком украинском шляху, обожженном горячими ветрами войны.

У гигантских котлованов, протянувшихся вдоль дороги, мы остановились. На крутых склонах, покрытых рыжевато-зеленым лишайником, кое-где можно было увидеть полуистлевшие тряпки, пожелтевшие от дождей человеческие кости, обломки какой-то посуды.

Это был знаменитый Бабий Яр, место, куда фашистские оккупанты согнали еврейское население Киева для чудовищного массового уничтожения.

Пуйманова долго молча бродила по этим извилистым тропинкам, с болью и гневом смотря на следы кровавого преступления современных каннибалов.

— Звери, какие звери! — тихо сказала она пересохшими от волнения губами. — Вот что такое расовая теория в действии!

Позже я прочитал Пуймановой стихи Павло Тычины — «Еврейскому народу», написанные поэтом в дни Отечественной войны. Писательница одобрительно покачивала головой в такт чтению, а последнюю строфу попросила повторить:

— Да, не утешать, а бороться! — сказала Пуйманова в глубоком раздумье. — Человечество должно сделать все для того, чтобы расовая теория никогда больше не возродилась!

Я вспомнил эти слова известной чешской писательницы-гуманистки летом 1958 года, путешествуя по городам и селам Израиля, где меня застигла печальная весть о ее смерти…

Я не назову имени этой женщины, дабы это не навлекло на нее гнева израильских властей. Она и без того хлебнула тут немало горя. Пусть в моих заметках она зовется просто матерью.

Разыскивая своего сына, который в дни второй мировой войны убежал из варшавского гетто, она попала в Израиль. Не зная точного адреса, она всех расспрашивала о нем — о своем единственном, самом дорогом на свете.

Как-то, проходя по улице Тель-Авива, мать увидела молодого мужчину, который, раскинув руки, неподвижно лежал на асфальте. Кровь запеклась на его губах.

— Что с ним? Он жив? — встревоженно спросила она полицейского, спокойно стоявшего неподалеку.

Полицейский не удостоил ее ответом.

— Что с ним? — закричала она снова, схватив полицейского за рукав.

— Эпилептик! — неохотно пробормотал полицейский, брезгливо отстраняя ее руку и отступая в сторону.

Больной человек не был ее сыном, но рядом с ним не было другой матери, и она считала своим долгом помочь ему:

— Нужно немедленно отправить его в больницу!..

— Почему вы волнуетесь? — сказала ей проходившая мимо дамочка. — Разве не видите — это же черный еврей!

Мать с ужасом взглянула на нее. Не ослышалась ли она? Откуда ей было знать, что здесь, в еврейском государстве, население разделяется на чистых и нечистых, на «подлинных евреев» и людей второго сорта — выходцев из азиатских стран и Северной Африки.

Она зарыдала: сказалось напряжение последних месяцев.

— Не плачь, мать, ты тут еще многое увидишь! — сказал ей прохожий в замусоленной спецовке, предварительно оглянувшись — не слышит ли полицейский?

Да, матери предстояло еще узнать о многом. Она не читала опубликованных в Израиле «научных» трудов, посвященных борьбе за чистоту еврейской расы. Ей казалось невероятным, что среди еврейского народа, который так пострадал от гитлеризма и его пресловутой расовой теории, могут найтись выродки, стремящиеся возродить эту теорию в новом виде.

После продолжительных розысков мать нашла, наконец, своего сына в одной из полуразвалившихся лачуг, которых немало разбросано вокруг этого богатого и равнодушного к человеческим страданиям города.

Но недолгой была ее радость. На четвертый день сын умер у нее на руках. Замученный безработицей и туберкулезом, он не имел денег на лечение в тех показательных больницах, которые демонстрируются приезжим туристам. Вступить в члены так называемой «больничной кассы» он тоже не мог: не из чего было платить ежемесячные взносы, которые дают право лечиться «бесплатно».