Иржи Груша - Чехия. Инструкция по эксплуатации

Наши не были бы столь легковерными, но в Аравии или где-то в тех краях — похоже, были. Зов дома и голос сердца превращает эмигранта в патриота. Вот только Доротка уже даже и не желает о нем слышать. Так что Шванда играет, где только может, заливает свою печаль и теряет свое состояние. Что быстро пришло, быстро и ушло, ну а злые лесные упыри радуются обильной добыче. За исключением Росавы, которая, хоть и находится среди духов-пугал, поскольку выдала свой секрет, но до сих пор верит в силу чистого чувства. И она права! Вечная чешская женственность еще раз гордо выпрямляется. Дорота бросается в вихрь подруг Росавы, которые на Холме Виселиц под звуки чародейской волынки в полночь на Купала уже танцуют танец смерти для Шванды. "Да пускай тебя преисподняя поглотит, проклятая волынка!" — кричит спасительница и бросает ее куда-то в темень, откуда через мгновение раздается дьявольское хрюканье. Потом добавляет: "А ваше верховенство прошу дать лесничество с домиком. Ну а кусок поля у меня все еще имеется!".

Туман рассеивается, мы видим просеку с домиком лесника в блеске утра, — говорит сценарий, и все счастливы. Этот тыловский апофеоз хижины-халупы напоминает нам барочные фрески, что рисовались в чешских церквях в период контрреформации. Йозеф Каэтан Тыл как великий даритель пожертвовал своему Народу халупку в качестве сакрального объекта.

Пьеса тогда, 21 ноября 1847 года, в четыре часа вечера, имела громадный успех. Тыл тоже мог сказать: " Мои пражане меня понимают ", как Моцарт полувеком ранее, в том же самом месте после премьеры Дон Жуана . Со всей уверенностью, Тыл создал первый хит и современную легенду.

Подобно волшебной флейте, заколдованная волынка Шванды тоже является литературным заимствованием у немецкого романтика Виеланда. Как и в либретто Шиканедера к опере Моцарта, в тексте Тыла тоже имеется масса противоречий, которых, в случае нашего национального рассказа, гениальная музыка никак не затушевывает. Но чехам здесь помогает добрый национальный настрой. Именно он подчеркивает главные послания текста: благородство — это глупость, талант — вечная невезуха, истинный мир — это только деревня, чешские рыбные пруды и леса. Все, что находится дальше и за ее пределами, может быть джунглями. А вот добрая мамочка, вездесущая русалка, устроит вам все, даже невесту.

И никому не мешало, что как раз мамочка и достала тот самый инструмент, который бродяга Шванда проклял. Точно так же, как никого не возмущало, что за заработанные дукаты музыкант мог купить себе всю Шумаву, своей же Доротке — не только несчастный домик лесника, но даже охотничий замок! Достаточно было лишь чуточку поумнее использовать волшебную силу своего инструмента, так что, а можем ли мы назвать Шванду добросердечным глупцом? Или наш волынщик просто дурак? Конечно же — нет! Просто он поддался притяжению чуждой нам экзотики. Отсюда мораль: пускай тебя лучше слопают местные духи, люби наш исконный Холм Виселиц, и не позволяй себя захватить всяким иностранным демонам!

Если не считать заколдованной волынки, там нет никакого другого инструмента коммуникации с окружающим миром. Мир, попросту, танцует так, как Шванда ему сыграет. И говорит он по-чешски, ибо у волынщика никакого переводчика нет. Наш "секретарь", некий Воцилка, бывший студент, бездельник и плут — ибо только такой покидает Родину — действует кем-то вроде импресарио. Все его советы насквозь практические. Сегодня его можно было бы назвать хорошим investment advisor 'ом. Все его советы защитили бы Шванду намного лучше, чем импульсивные задумки матери. Но, к сожалению, bad guy это всегда bad guy .

Еще во времена перед бархатной революцией 1989 года Милан Ухде — тогда всего лишь запрещенный драматург — спрашивал: а как оно так получается, что Шванда отказывается от волынки. И предлагал реабилитировать данный инструмент. Теперь, уже не будучи запрещенным и, вдобавок, освобожденным от драмы политики, Ухде может (уже на собственной даче) проектировать Шванду, одаренного большим пониманием мира. Вот только возможно ли такое вообще? Гены Шванды торчат в нас слишком глубоко. До нынешнего времени мы требуем от не-чехов в первую очередь доказательств, что они не думают о нас ничего плохого, прежде чем сами перестанем так о себе думать.

Тыл в этом плане был первым и к тому же высказывал нам сплошные комплементы. Еще он был первым чешским литератором, открывшим местный рынок и создавшим собственный продукт. Несмотря на то, что в своих поучительных историях и фарсах он опирался на зарубежные образцы — произведения Августа фон Коцебу, Фердинанда Раймунда, Адольфа Бауэрле или Иоганна Непомука Нестроя. Сам ко всему этому он прибавлял чешские дрожжи под названием "здравый мужицкий рассудок" или "чешская специфика". Ну и, естественно, романтический настрой.

Мы благодарны ему не только за Шванду, но и за наш национальный гимн. Тот родился как песенка из представления с танцами и песнями по венскому образчику. Но Тыл поместил место его действия в предместьях Праги, в среде чешских сапожников, празднующих собственный праздник (по-чешски называющийся Фидловачка (Fidlovačka), являющийся одновременно и престольным праздником, и ярмаркой. Слепой нищий-скрипач поет там о "земном рае". Музыку написал капельмейстер Сословного Театра Франтишек Ян Шкроуп, автор первой чешской оперы Dráteník (Волочильщик проволоки, канительщик) — почти что пророческой, со словацким сюжетом. В качестве награды впоследствии мы его совершенно проигнорировали, так что он даже не получил должности дирижера первой чешской театральной святыни. Переполненный горечью и печалью, под именем Франц Иоганн Скрауп, он отправился в Голландию, где вскоре и скончался, и мы даже не знаем места его захоронения. Музыка к тексту Тыла деликатная, трогательная и совершенно не типичная для гимнов. У слов, наверняка, тоже имелся свой образец. Это знаменитое стихотворение " Миньон " из романа Иоганна Вольфганга Гёте " Годы учения Вильгельма Мейстера ". В Праге тогда кружили многочисленные немецкие и чешские парафразы этого стишка. " Dahin, dahin, wo die Zitronen blühen ", взывает Гёте. Прочь отсюда — из депрессивного дома — туда, в страну, в которой цветут лимоны, где греет солнце и веет милый ветерок, в которой небо бесконечно синее…

Совершенно не так, как у Тыла, у которого слепец открывал глаза нашим землякам, ослепленным дальними странами. Великое "Здесь", а не "Где-то там" — вот было ответом. И не "ах, отче, позволь мне уйти", как заканчивается текст у Гёте, но, скорее, "ах, родина моя, моя отчизна, отсюда ни ногой"! Слепой нищий Мареш видел это ясно: только в своей стране мы что-то собой представляем! Здесь мы наверняка до чего-то дойдем.