Андрей Поляков - Снег на экваторе

– Изучение Великого Зимбабве – это способ обрести нашу идентичность, – заявил новый администратор района и большой энтузиаст в изучении древней истории шона Кен Муфука.

Как и его белый коллега, он бежал из страны, пострадав за убеждения, а вернувшись после обретения независимости, завоеванной с кровью, стал решительно утверждать новые идеалы.

Для Муфуки и для правительства черного большинства Великое Зимбабве – это великая история предков, на фундаменте которой следует возводить здание современной страны. Плохо только то, что у древних шона, как и у других африканских народностей, при всей их самобытности, не существовало письменности. Чернокожие исследователи попытались заменить ее изучением устной традиции, выбирая предания, наиболее подходящие для возвеличивания неклассового общества всеобщей справедливости, создание которого провозгласила целью бессменно правящая с 1980 года партия ЗАНУ-ПФ.

– Европейские ученые везде подчеркивают экономический фактор, – указывает шона Муфука. – Но гений правителей Великого Зимбабве состоял в том, что их власть основывалась не только на физической мощи или на экономической предприимчивости, но и на куда более прочной силе – религии.

Монографии Гарлейка порой действительно отдают чрезмерным рационализмом. Он объясняет возникновение в XII веке Великого Зимбабве исключительно необходимостью в сильном централизованном государстве, которое бы защитило огромные стада крупного рогатого скота и обеспечило его беспрепятственный выпас на лучших сезонных пастбищах. Распад могущественного царства, случившийся в середине XV века, историк склонен отнести на счет слишком большого роста населения, сопровождавшегося и увеличением численности скота, что привело к истощению пастбищ.

Но ученый обязан руководствоваться только фактами, которые можно проверить документально. Португальцы, первыми из европейцев достигшие этих земель, появились в районе Великого Зимбабве в начале XVI века, когда минуло не меньше полувека с тех пор, как город пришел в упадок. Ими двигал интерес к загадочному царству Мономотапа, где, по слухам, добывалось невиданное количество золота. Убедившись, что рассказы сильно преувеличены, португальцы потеряли к Мономотапе, а заодно и к соседнему Зимбабве, интерес, а современные историки лишились возможности прочесть хроники с подробным описанием нравов и обычаев, бытовавших в древнем африканском царстве.

Как мог, Гарлейк попытался восполнить пробел. Вместе с другом-художником он выпустил беллетризованный отчет об изысканиях и раскопках, сосредоточившись на повседневной жизни древнего города. В интерпретации Гарлейка великозимбабвийцы предстают людьми предприимчивыми и трудолюбивыми. Они не только строили и пасли скот, но и ковали железные копья и мотыги, делали украшения из медной проволоки и золота (которое все же добывалось, хотя и в скромных масштабах), ткали на ручных станках хлопковые накидки и подстилки, шили кожаные фартуки, выращивали злаки и варили из них пиво.

Историк убежден, что стены, производящие столь странное впечатление, если смотреть на них как на оборонительные сооружения, никогда для военных целей и не предназначались.

– Это символ, – подчеркивает он. – Так называемые крепости показывали и местным жителям, и чужестранцам, на что был способен народ Великого Зимбабве. Они говорили каждому: вы вступаете на территорию, где правит могущественный монарх. В наши дни страна, чтобы доказать свое величие, посылает человека в космос, а семь веков назад эта цель достигалась строительством величественных каменных дворцов и замков.

Не смог внятно объяснить ученый, пожалуй, лишь то, почему Великое Зимбабве, достигнув рассвета к концу XIV столетия, вдруг быстро пришло в упадок, словно по мановению палочки злого волшебника. Конечно, десятки тысяч людей, скопившихся в долине, и стада, для выпаса которых перестало хватать пастбищ, причины уважительные. Но, как признает сам Гарлейк, ранее с такими кризисами государство не раз справлялось.

Историк восхищается изобретательностью древних зимбабвийцев, сумевших самостоятельно открыть способы делать проемы, повороты и ступеньки. И это в кладке, в которой не использовалось ни капли глины или раствора! Он любовно описывает декоративные элементы, в том числе геометрически строгие змейки шеврона, помещает таинственных «птиц Зимбабве» на длинные шесты, которые ставит на выступы, сохранившиеся на стенах. И, как ни противится ученый власти фантазии, он домысливает формы и орнамент домов, стоявших внутри мощных, но, как оказалось, декоративных стен.

Когда позже я увидел рисунки, воссоздающие жизнь в средневековом государстве, то сразу понял, откуда черпали вдохновение историк и художник, потому что изображенные ими дома существуют поныне. На третий день, прежде чем вернуться в Хараре, я решил объехать вокруг озеро Мутирикве, неподалеку от которого раскинулись руины Великого Зимбабве. То, что я увидел, стало достойным завершением поездки.

В нагромождениях разноцветных скал, живописных самих по себе, словно инкрустации, ярко выделялись круглые глиняные дома, расписанные характерным угловатым орнаментом. Довершали картину редкие зеленые брызги деревьев, которые, как и жилища, естественным образом вписывались в пейзаж. Люди и животные тоже смотрелись как неотъемлемая часть картины, полной гармонии. Трудно было отделаться от мысли, что точно так же жили здесь и семь, и 27 веков назад.

Последнее чудо свершилось, когда по пути в Хараре, вдохновленный увиденным у озера, я решил еще раз свернуть с шоссе. Вдоволь поплутав по проселкам, я оказался у большой церкви. Вокруг стояли дома, но их обитатели куда-то ушли. Наверное, работали в полях, видневшихся среди холмов, за плотиной, решил я. Стайка мальчишек – единственных живых существ, которых удалось встретить в вымершем селении, – ничего не прояснила, так как пацаны не понимали по-английски ни слова. А объяснения требовались.

В церковь вела резная дверь, достойная музейной экспозиции и не уступавшая по тонкости работы знаменитым занзибарским. Она была не заперта и легко отворилась. Переступив порог, я оторопел. Из полумрака на меня взирали удивительные апостолы и святые. Десятки деревянных скульптур, многочисленные росписи славили христианского бога по-своему. Все фигуры были выполнены в традиционной манере, их черты выдавали стопроцентно африканское происхождение. При этом сделали их с такой искренней любовью и верой, что при всей странности они не вызывали ни малейшего отторжения или желания позубоскалить.

Я знал, что похожие росписи есть в эфиопских храмах. Видел их и на фотографиях, и воочию в коптской церкви Лусаки. Но то, что предстало предо мной в Зимбабве, не шло ни в какое сравнение. Неизвестные деревенские художники и резчики сумели так органично и искусно украсить храм, что их талант вызывал восторг. Встретить в дремучей глуши такой чудный храм казалось невероятным. В ту пору я еще не добрался до сказочного зимбабвийского селения скульпторов Тенгененге и не представлял, сколько одаренных людей можно обнаружить среди обычных африканских крестьян, стоит только пробудить в них тягу к творчеству.