Андрей Поляков - Снег на экваторе

Просторный обеденный зал пустовал. Свечи, мерцавшие на накрытых для ужина столах, отбрасывали на стены пугающие тени, превращая развешанные повсюду гирлянды то ли в уродливые клоки мха и паутины, напоминающие убранство мрачной пещеры, то ли в непроходимое сплетение ветвей гибельной тропической чащи. Наползавший с веранды душный, липкий воздух, сполохи молний и раскаты грома добавляли устрашающим фантазиям правдоподобия.

Широкий, прочный зонт, выданный официантом, едва справлялся с небесным водопадом. Я миновал источавшие влажный дурман заросли магнолий, вбежал на веранду жилого корпуса, сложил зонт и присел было на белый пластмассовый стул, но тут же с него вскочил. Налетевшие комары прогнали меня в номер, где первый канал зимбабвийского государственного телевидения на сон грядущий развлекал публику кошмарами «Молчания ягнят».

Ничего не оставалось, как выключить «ящик», а заодно и свет, но и заснуть было непросто. Допотопный кондиционер натужно ревел, перекрывая плотный шум ливня. В голове, мешая расслабиться, теснились разнообразные впечатления. Ну и пусть. Значит, можно, не торопясь, вспомнить самые интересные мгновения длинного дня.

Из промежуточной остановки, зимбабвийской столицы Хараре, я выехал прохладным ранним утром. Три сотни километров на юг, до Масвинго, по близким к идеалу зимбабвийским дорогам – путь не дальний, но спешить не хотелось. Быстро закончились пробки из чистеньких столичных авто, хозяева которых – худощавые англичане и дородные, одетые в дорогие костюмы, черные – спешили из застроенных виллами престижных пригородов в центр, на работу в фирму или министерство. Чем дальше в глубинку, тем меньше встречалось машин. Попадались в основном видавшие виды джипы и пикапы, в чьих покрытых пылью кузовах высились горы ребристых мешков с кукурузными початками и сеток с апельсинами.

Вокруг расстилались цитрусовые плантации. Километр за километром за окном проносились ровные, словно под копирку, уходящие за горизонт ряды невысоких деревьев. Их сочно-зеленые, округлые кроны густо, как игрушками на новогодних елках, были увешаны оранжевыми плодами. Между рядов лежали трубы, из которых, в точном соответствии с рекомендацией компьютера, находившегося где-то в невидимой с дороги конторе, через определенные промежутки времени каждому деревцу выдавалась положенная порция воды.

Зимбабве, бывшая Южная Родезия, со времен правившего в 1960–70-е годы режима белого меньшинства славилась плодами своей земли. Не то что Замбия, то есть бывшая Родезия Северная. Белых фермеров и, соответственно, крупных, оснащенных современной техникой хозяйств там всегда было наперечет, а африканские крестьяне хорошо выращивали только кукурузу, да традиционные бананы, сорго, маниок. Без искусственной ирригации, удобрений, тракторов замбийские апельсины при точно таком же благословенном климате вызревали в бесформенные, сдутые мячики, чья сухая, волокнистая плоть ничем не напоминала налитую соком мякоть зимбабвийских плодов.

Ближе к Масвинго шоссе обступили скалы. Живописные и величественные, они тем не менее производили менее яркое впечатление, чем колоссальные валуны, которые попирая законы физики, в буквальном смысле парят над землей в Национальном парке Матопос, на западе Зимбабве. Каким-то неведомым образом этим великанам удается удерживаться на вершинах гор. Как они находят опору в смещенных с центра тяжести крошечных боковых частях своих тысячетонных тел, остается загадкой природы. Самое удивительное, что парящие скалы не составляют с основанием единого целого. Это отдельные, отколовшиеся гигантские куски породы. Необъяснимое явление даже послужило главной темой в дизайне банкнот национальной валюты – зимбабвийского доллара.

С подобного рода феноменом, тоже плохо объяснимым, только порожденным не природой, а человеком, мне предстояло столкнуться в тот день ближе к вечеру. В Масвинго я ехал взглянуть на руины Великого Зимбабве – государства, исчезнувшего столетия назад, а в XX веке породившего споры, легенды, гипотезы и давшего название современной африканской стране.

Бросив сумку в «Шевроне» и справившись о дальнейшем маршруте, я вновь сел за руль. Улыбчивый привратник заверил, что до руин рукой подать – километров 30. Масвинго пролетел за окном за пару минут. Как и многие города бывшей британской Африки, основанные еще в конце XIX века, он был собранием одно-двухэтажных кирпичных домиков, построенных в типичном английском стиле. Улицы расчерчивали его на ровные одинаковые прямоугольники. В центре в обрамлении старинных пушек высилась квадратная башня, напоминавшая о том, что населенный пункт возник как передовой пост Британской империи Форт-Виктория, и, как многое на Черном континенте, был назван в честь королевы, властвовавшей всю вторую половину столетия. Современное название, в память о короле Русвинго, первом правителе Великого Зимбабве, город получил после обретения независимости.

Полчаса спустя я был на месте. Солнце едва клонилось к закату. Явственно веял свежий ветерок, долгожданный после полуденной жары. Выйдя из машины, я очутился посреди обширной долины. Вправо уходила нерукотворная дорога, похожая на вылизанное водой гладкое, каменное русло высохшей реки. Она вела к высокой каменной стене, за которой виднелись кроны деревьев. До стены было не больше сотни метров, но я едва взглянул на нее.

Прямо передо мной вздымался величественный холм, или даже гора, чье подножие поросло лесом и кустарником. Зелень поднималась и выше, перемежаясь с выступавшими из земли неохватными гранитными валунами. Такие же мощные камни хаотично громоздились на вершине – гранитной платформе толщиной в десятки метров.

Исполненная первобытной мощи суровая красота пейзажа настолько завораживала, что я не сразу заметил: между грудой скал вьется стена, наподобие той, что стояла неподалеку, в долине. «Африканский акрополь» – вспомнил я определение из взятого в дорогу путеводителя. Ну, уж нет, на знаменитый греческий храм не похоже ничуть. Скорее – неприступный замок.

На вершину вела утоптанная тропа, которая временами переходила в ступеньки, выдолбленные в обнажившейся породе. Чем дальше я поднимался, тем больше крепло убеждение, что передо мной высилась одна из самых необычных и удачно расположенных крепостей, когда-либо возводившихся на нашей планете.

Я добрался до входа, или, точнее, лаза, и вошел внутрь. Фортификации по-прежнему внушали почтение. Высота самой мощной стены превышала семь метров, толщина – четыре. Кладка прерывалась там, где на ее пути вставал очередной валун-исполин. Сочетание естественных и искусственно возведенных преград было настолько гармоничным, что казалось, будто стены стали продолжением скал. Правда, чем больше я ходил по тропкам, проложенным между кладкой и камнями, тем меньше понимал, как древние защитники крепости оборонялись от врагов.