С Гунаропуло - В туркменской степи (Из записок черноморского офицера)

Время пребывания шхуны на станции, к общему нашему сожалению, оканчивалось; перед отправлением нашим снова в Красноводск мы должны были около двух недель простоять на посту у персидского берега (постовые военные суда поочередно отправлялись на Астрабадской станции к персидскому берегу для непосредственного наблюдения за туркменами), на так называемом перевале, в 6-ти — 7-ми милях от Амураде. Во время нашего пребывания здесь никакого инцидента не произошло, всё было спокойно. Помню, было около 6-ти часов вечера. Наступил сентябрь, в воздухе уже не чувствовалось прежней духоты, легкий ветерок слегка рябил морскую поверхность, колыхая стоящий над палубой тент, под которым мы попивали чаек. Вдали на горизонте, по направлению к станции, показался парус; через несколько минут было ясно видно, что к нам подвигается туркменская лодка; сначала никто из нас не обращал на нее особенного внимания; но вот на лодке обрисовалась фигура женщины; такое непривычное здесь для глаз явление заинтересовало нас, тем более, что кочерма явно направлялась к шхуне и, подойдя к ее трапу, спустила парус. К большому нашему удивлению и к немалому удовольствию, мы увидели в ней, обложенного подушками, видимо больного Кадыр-хана и сидящую возле него Саалу. В глазах измученного долгим путешествием старца засветилась радость. Саала быстро вскочила на площадку трапа шхуны и, улыбаясь, вся сияющая, протягивая своему дяде руки, осторожно помогала ему вступить на трап. Кадыр-хан заходил сперва на станцию, но, не встретив там шхуны, прибыл на перевал; он не забывал случившегося несчастия с мальчиком на Челекене и оказанной ему помощи нашим доктором; нуждаясь в нем теперь сам, приехал к нему за советом. Кадыр-хан пробыл на шхуне трое суток, и заметно сделался бодрее; ему и Саале мы уступили отдельные каюты. Весь день Кадыр-хан и Саала оставались на верхней палубе шхуны, где им было отгорожено парусом помещение. В первый день Саала держала себя особняком, как бы стесняясь нас, а на второй и третий день пила с нами чай, обедала и даже решилась поехать вместе осмотреть персидский берег. С неподдельной грустью спускаясь в лодку, чтобы возвратиться на Челекень, она видимо неохотно расставалась со шхуной. В удалявшейся от нас кочерме мы еще долго наблюдали стоявшую возле мачты и смотревшую по нашему направлению фигуру девушки.

По прибытии нашел в Красноводск, в октябре 1871 года, наружный вид его заметно изменился к лучшему. Возведено было несколько деревянных строений, где нашли себе приют семейства служащих. На берегу заметно было непривычное для [1046]глаз оживление. В одно время я встретил здесь караван из нескольких верблюдов, пришедший с товарами из Хивы.

На Красноводском мысе, в пятнадцати милях на юг от Красноводского форта, до сих пор еще можно видеть среди ровной поверхности глубоких песков, небольшую возвышенность, которая своей формой походит на редут. Укрепление это, как по преданиям, оставшимся у туркмен, так и по некоторым описаниям (Этнографические и исторические материалы по Средней Азии — М, И. Галкина), было построено отрядом Бековича в 1717 году. В то время отсюда производились рекогносцировки по туркменской степи. Несколько могил свидетельствуют о похороненных здесь русских воинах. Г. Сильванский (Сильванский был прислан от министерства финансов для собирачия торговых статистических сведений), семейство которого оставило по себе самую прекрасную память в Красноводске, предложил офицерами гарнизона почтить память своих товарищей по оружию, составить подписку и на собранные деньги воздвигнуть на редуте памятник к дню 200-летняго юбилея Петра Великого. Нечего и говорить, с какой охотой и сочувствием каждый отнесся к этой прекрасной мысли, которая вскоре была и осуществлена. 30-го мая, в 7 часов утра, паровой барказ, имея на буксире две туркменские лодки, стоя на рейде, выпуская из своей трубки белыми клубками пары, своим резким, пронзительным свистом сзывал желающих отправиться на Красноводский мыс, чтоб принять участие в праздновании открытия памятника.

После 3-х-часового плавания мы увидели берег Красноводского мыса, на котором там и сям группировались туркменские кибитки. Мы обошли мыс и вошли в бухту Бековича, глубина которой позволила вам войти на довольно близкое расстояние от берегу. He успели мы стать на якорь, как к нам подошли туркменские лодки, предлагая свои услуги. На берегу толпа туркмен окружила нас и провожала к памятнику, который был воздвигнут в расстоянии одной версты от берега. Памятник был закрыт полотном, и только по окончании панихиды, при нескольких залпах одного взвода солдат, открылся взорам публики. Он высечен из белого местного камня, имеет пирамидальную форму, вышиной 3 аршина, с прямоугольным основанием, на каменном пьедестале; на каждой стороне его вделаны гипсовые доски, на одной из них вырезана надпись следующего содержания: “Красноводский отряд сподвижникам Петра 1-го”, a на другой вырезаны стихи:

Во время богослужения туркмены толпились кругом нас; лица их, с простодушным и дружественным выражением, обличали вопросительное недоумение; изумленно подталкивая друг друга, с настойчивым вниманием слушали они священное пение; глаза их неподвижно были устремлены на происходившее перед ними невиданное ими еще зрелище. По окончании панихиды один старик туркмен, выделившись из толпы, подошел к одному из офицеров: “Скажи нам, — спрашивал он, — зачем вы молились Аллаху и поставили памятник, ведь вы никого здесь не похоронили?” Слова его перевели, а затем объяснили ему смысл этого дня, и имя Петра перешло в уста туркмен. “Петро! Петро!” — повторяли они и густой массой двинулись за нами по направлению к аулу.

В ауле для вас была устроена палатка, возле которой пылали костры; матросы жарили баранину, варили рис. Госпожа Сильванская подарила трем старшинам по суконному халату, они были в восторге и низко склоняли свои головы. Старшин этих мы просили пригласить туркмен на плов и кибав. Через полчаса чуть ли не весь аул утолял свой голод лакомыми блюдами; а по окончании своей трапезы гурьбой провожали нас до барказа, чередуясь с нашими песельниками-матросами, издавая какие-то гортанные и гнусливые звуки.

По возвращении отряда из рекогносцировки по туркменской степи, в декабре 1872 года, полковник генерального штаба Маркозов, по неизвестным мне причинам, сменивший полковника Столетова, нашел необходимым покинуть прежние пункты (такой, не обусловленный никакими выгодами, скорее крайне неудобный переход порицался многими в отряде, преимущественно людьми компетентными в этом деле) расположения войск и перешел всем отрядом на юг, к правому берегу реки Атрек, в 62 милях на северо-запад от Астрабадской морской станции. Местность эта называлась Чигишляр; находившийся здесь аул, по прибытии наших войск, удалился внутрь степи. He вдаваясь в рассуждение, насколько эта низменная песчаная местность удовлетворяла условиями, хорошей стоянки, я сказку только, что при подвозке морем всего необходимого войскам здесь ощущались значительные неудобства: по причине отмели, суда, сидевшие в воде 8 футов, могли только в совершенно тихую погоду, не прекращая пара, останавливаться в 3 милях от берега, в случае же зыби они должны были уходить в море на расстояние от 6-ти до 8-ли миль. Сообщение с берегом ложно было поддерживать только посредством туркменских лодок, которые, несмотря на плоскодонное устройство, не могли подходить к самому берегу и останавливались в [1048]расстоянии 10–15 сажен. Лодки выгружались солдатами, которые иногда в самую холодную погоду должны были таскать в воде разные грузы. На скорую руку устроенные пристани при волнении разрушались. Чигишлярский рейд защищен от ветра только с восточной стороны; при незначительной зыби сообщение с берегом делалось невозможным. Приходившим сюда с грузом судам случалось часто останавливаться на рейде около двух недель, в ожидании благоприятной погоды, с наступлением которой успешность выгрузки совершенно зависела от количества туркменских лодок.