С Гунаропуло - В туркменской степи (Из записок черноморского офицера)

К северу от персидской границы, на расстоянии нескольких десятков миль, раскинуты у устьев небольших реченок: Гасан-Гули, Хаджи-Нефес и других, большие аулы. Как находившиеся в полной зависимости от Астрабадской станции, они играли очень важную роль; через посредство их мы влияли в некоторой степени на всю Туркмению. Аулы эти, уже несколько лет, как и все те, которые находились у берегов, считались мирными и совершенно свободно вели со станцией торговлю, преимущественно рыбой. Туркмены эти прежде занимались грабежем, и этот промысел доставлял им значительную выгоду; но впоследствии разбои почти прекратились. Способствовали этому много те гуманные меры, которые были приняты со стороны начальника станции, капитана 1-го ранга Петриченко. Предоставленная туркменам полная свобода сношений со станцией, часто оказываемая помощь беднейшим из них, удачный выбор хана, поощрение подарками достойнейших из старшин, наконец, полное понимание их духа и нравов привели к тому, чего не в состоянии были достигнуть одним оружием. Обеды и крейсерство, в виду часто повторявшихся разбоев, для охранения персидских берегов, в 1870 году были почти совершенно прекращены. Всякие недоразумения, возникавшие между станцией и туркменами, разрешались, и вообще все переговоры велись при участии одного из туркменских старшин, который и титуловался ханом. Право избрания хана предоставлялось мирным туркменам; но выбор утверждался начальником станции. Такой выбор натурально падал на одного из влиятельнейших туркмен. Хан на станции пользовался известными льготами, получал жалованье от русского правительства, богатые подарки, вообще старались его положение улучшить, чтобы заставить дорожить своим местом и употреблять свое влияние в нашу пользу. Если бывали случаи, что разбои совершались, а виновных не удавалось поймать на месте преступления, и пленные ими не возвращались, тогда вина падала на ближайшие аулы, которым оставалось или выдать преступника, если он им известен, или употребить всевозможные средства, чтобы его найти; в противном случае, они строго наказывались, так как большей частью преступник этот был им известен. Ответственность в таком случае исключительно несли старшины аула. Сознавая свою выгоду в миролюбивых сношениях со станцией, старшины эти наконец сами начали стараться о прекращении разбоев и просили начальника станции утвердить ханом одного из отчаяннейших разбойников, служившего гордостью своего племени, который стоял во главе туркменов, занимавшихся этим промыслом, и имел на них огромное влияние своей храбростью и мужеством, — качества, очень уважаемые туркменами. После переговоров, продолжавшихся довольно [1040]долгое время, обеспечивших его в материальном отношении, хан Эргельд приехал на станцию. Это была довольно замечательная личность, как по своему наружному виду, так и по своей жизни, полной разнообразными приключениями. Высокого роста, с величественной осанкой, выразительными чертами лица, с умным и проницательным взглядом, весь израненный, человек этот своей симпатичной внешностью не производил впечатления разбойника. Ему было не более 40 лет; его имя наводило ужас на персидское жилое побережье; но он редко прибегал к кинжалу — только лишь для спасения своей жизни. Эргельд, ради пользы своих соотечественников и предстоящих ему личных выгод, приехал на станцию и принял титул хана посредника.

Во время моего пребывания на Астрабадской станции, один персиянин был уведен туркменами в плен. Так как мне приходилось лично принимать участие в его освобождении, то я расскажу этот случай, характеризующий наши отношения с туркменами. Хан Эргельд сообщил начальнику станции, что попавший в плен персиянин находится в отдаленном от берега ауле, и что в ауле Гасан-Гули живут родственники туркмена, взявшего в плен персиянина. У туркмен в обычае мстить за оскорбление их родных, но также и отвечать за их поступки.

По предписанию начальника станции, шхуна, на которой он и сам находился, в сопровождении хана Эргельда, снялась с якоря, имея на буксире две туркменские кочермы. Через три часа мы бросили якорь на расстоянии около 4-х миль от берега; шхуна не могла подойти ближе по мелководью. Взявши с собой 10 человек вооруженных матросов, в сопровождении хана Эргельда и переводчика, на двух кочермах, мы отправились к аулу. Можно бы было обойтись без вооруженной силы, но это делалось более для представительности.

Благодаря попутному ветру, мы через полчаса вошли в устье речки Гасан-Гули, по обеим сторонам которой разбросано было бесчисленное множество кибиток. Появление наше видимо возбудило сильное любопытство и удивление туркмен; казалось, все население аула высыпало к нам на встречу, оба берега реки представляли как бы две пестрые волнующиеся ленты, из которых слышался неопределенный гул, сопровождавший нас во все время нашего движения по речке. Я не хотел останавливаться в самом ауле, чтобы избежать назойливости этой массы людей; мы оставили его позади; проплыв от него около полуверсты расстояния, пристали к берегу. Спустя несколько минут, к нам прибыли старшины аула узнать о причине нашего визита. Я предложил хану переговорить с ними. В этих случаях, по заведенному уже порядку, предварительно предлагается угощение. Прислуга хана разостлала ковры, достала из лодки самовар, [1041]погребец, сушеные фрукты и проч.; старшины, присев на корточки в круговую, принялись за чаепитие. Хан просил и меня принять участие в этой трапезе. “Эстек”, сказал он своему слуге, и мне принесли подушку: по обычаю туркмен, в сходках их, садятся на подушку только почетные лица. Я просил переводчика передать мне точно предстоящий разговор хана со старшинами. После обыденных расспросов Эргельд объяснил им, что Дарья-беги очень недоволен старшинами, которые знают, где находится пленный, но не стараются его освободить. В виду предоставленных им льгот и тех хороших отношений, которые установились между ними и станцией, он просил их не нарушать дружбы и общими силами принять меры к освобождению пленного.

Старшины клялись Аллахом, что сами не принимали никакого участия в постигшей персиянина судьбе, и что им неизвестно, действительно ли он находится в указанном ханом ауле; они продолжали настаивать в справедливости своих показаний, даже несмотря на упорное неверие Эргельда. Очень может быть, что старшины говорили чистосердечно; но хану, по подавляющим уликам, доставленным его верными, не изменявшими ему, лазутчиками, положительно было известно о месте нахождения пленного. Видно было, что Эргельд хотел настоять на своем; сделав мне и переводчику знак следовать за ним, он, отойдя от старшин несколько шагов, сказал мне, что нужно пригласить старшин на шхуну и одного из них арестовать в виде залога до возвращения плененного персиянина. Когда я предложил старшинам отправиться со мной на шхуну для личного объяснения с Дарья-беги, они не противоречили, а в знак согласия, низко кланяясь, делали известное приветственное движение рукой.