Георгий Кублицкий - Рейс в Эвенкию (путевые заметки)

36 человек, в том числе 7 женщин, продрогшие и усталые, оказались под неласковым туруханским небом, на залитом водой береге. Остров был необитаем в самом прямом смысле этого слова. Еще два дня тому назад на нем не было ни клочка сухой земли. Отступив, вода обнажила заболоченную, покрытую тиной и лужами почву. В довершение всех бел пошел снег. С пустынной реки тянуло холодом. Предстояла тяжелая ночевка на сырой земле. Но на счастье потерпевших, авария произошла недалеко от села Селиванихи. Местный рыбак заметил, что с ботом произошло неладное. Селивановские колхозники тотчас выехали на лодках к Шаровскому. Дул свежий ветер, по Енисею ходили крупные волны. Лодки заливало водой. Всех потерпевших, кроме вахты, колхозники перевезли в деревню, разместили в лучших домах, накормили. Когда благодарные пассажиры предложили колхозникам деньги, они наотрез отказались.

Это произошло на берегу громадной бушующей реки во время половодья, недалеко от Курейки, где в годы царизма отбывал ссылку товарищ Сталин.

И в память невольно пришли слова, сказанные товарищем Сталиным на выпуске академиков Красной Армии:

"Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый "остался там". На мой вопрос: "как же так, остался?" они с тем же равнодушием ответили: "чего-ж там еще спрашивать, утонул, стало-быть". И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что "надо бы пойти кобылу напоить". На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: "Что-ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу". Вот вам штрих, может быть малозначительный, но очень характерный."

Водолазные работы по спасению бота "Пурга"

Совещание кончилось. Началась ликвидация аварии. Прежде всего надо осмотреть пробоину и попытаться заделать ее. Бутенко натягивает прорезиненную ру-башку поверх толстого шерстяного свитра, привинчивает скафандр.

— Водяному привет передавай! — кричит наметчик, озорной парень. Сквозь мутное стекло скафандра видно, как Бутенко кивает головой:.ладно, мол, передам". Затем он лезет в ледяную воду. Снег валит гуще. Вечереет. Из воды доносятся глухие удары молотка: водолаз лечит рану в корпусе бота. Проходит час, другой… На исходе третьего часа Бутенко лезет на борт. С него стягивают костюм. Обжигаясь, он пьет горячий чай со спиртом. Сведенные холодом синие пальцы с трудом удерживают стакан. Зато пробоина заделана.

Но как откачивать воду из "Пурги", если бот и река представляют собой свободно сообщающиеся сосуды, в которых вода, в строгом соответствии с законами физики, держится на одном уровне? Надо как-то выровнять и приподнять суденышко, чтобы борта его хоть немного возвышались над водой. Первая попытка оканчивается неудачей: бот торопится ко дну и только канаты удерживают его от этого гибельного шага. Вздыхая, водолаз одевается вновь. Он проникает в трюм бота и постепенно вытаскивает оттуда "затонувшее сокровище" — чуть не тонну всякого железного хлама. Облегченная "Пурга" подчиняется, наконец, грубому насилию буксирной лебедки и всплывает на воду. Тотчас загудели "камероны" — мощные аварийные насосы.

Через два часа "Пурга" стоит у нашего борта, как ни в чем не бывало. Только грязь да тина, облепившие судно, напоминают о неприятных минутах у острова Шаровского. С ботом возвращаемся в Туруханск, забирая попутно из Селиванихи пассажиров "Пурги".

Средн них — совершенно декоративная группа, человек пять-шесть; не нужно спрашивать, что это за люди и куда они едут. Костюм выдает их с головой. Куртка из собачьего меха, такие же штаны. Высокие болотные сапоги-ботфорты. Полевые сумки, фотоаппараты и бинокли, ремни которых перекрещиваются на груди, придавая пх владельцам несколько воинственный вид. В зубах — трубки, на которых не успел еще обгореть лак.

Ну, конечно, это какая-нибудь экспедиция! Никто из местных жителей, отправляясь даже в очень далекое путешествие, не надевает летом тяжелый и неуклюжий костюм, делающий из скромного работящего геолога что-то среднее между Робинзоном Крузе и манекеном мехового магазина.

Знакомимся. Мужчина с бледным тонким лицом городского жителя, обрамленным аккуратно подстриженной бородкой, оказался инженером-нефтяником, едущим на поиски нефти в район Усть-Енисейского порта, мужчина с небрежной русой бородой, не выпускающий изо рта монументальной трубки, — топографом, пробирающимся в низовья реки Пясины для съемки открытого там недавно каменноугольного бассейна. Инженер производит впечатление скромного кабинетного работника. Зато русобородый топограф — ярко выраженный тип изыскателя, который трех месяцев не может просидеть на месте. Начните разговор: "А вот, помню, на Камчатке"… — и он тотчас перебьет вас: "Как же, знаю, работал, я, батенька, и на Камчатке". Он побывал и на Камчатке, и на Чукотке, и на Новой Земле, и в Якутии…

Вог и сейчас основной состав экспедиции, в которой работает наш топограф, находится в Красноярске, ожидает парохода. Но ему не сидится. Он покупает шлюпку, привязывает ее к борту "Пурги". Он собирается перетащить свою шлюпку волоком из Енисея в Пясинское озеро и, спустившись на ней через всю Пясину до Карского моря, таким образом попасть к месту работ. План почти фантастический, но наш топограф уверен в его полной осуществимости. Он заявляет, что 10 июля будет уже на мысе Входном и начнет работу. Я вспоминаю, как два года тому назад мы застали у Входного лед даже в конце августа и осторожно высказываю сомнение. Он приходит в ярость и тут же предлагает пари: 10 июля, ни днем позже, я должен получить от него радиограмму с мыса Входного. Записываем адреса, бьем по рукам.

Пока мы спорили, теплоход подошел к Туруханску. Топограф перегружает вещи на свою шлюпку и кричит на прощание:

— Ждите весточку с Входного, скептик.

Эту весточку с Входного я жду и по сей день. Очевидно, топографу не повезло и он застрял где-нибудь на перепутье. Слишком уж легкомысленно подходил он к вопросу о путешествии на Севере…

Итак, мы начинаем подъем по Нижней Тунгуске, уходящей верховьями за три с половиной тысячи километров к многоводной Лене.

Караван идет вдоль высокого яра, поросшего ельником; Дома Туруханска становятся все меньше и меньше, пока, наконец, совсем не исчезают за пеленой снега. На правом берегу чуть видны строения старейшего туруханского зверопитомника черносеребристых лисиц.