Сергей Безбородов - На краю света

Три голоса, это — Шорохов, Стремоухов и Сморж.

Со времени злосчастного полета Шорохова редко-редко собирались мы все вместе. Всегда кто-нибудь был в отъезде.

Сперва трое уходили к острову Королевского общества на поиски Шорохова. Вернулись они — мы ушли за самолетом. Потом отправилась на Альджер научная экспедиция Савранского и Горбовского. Экспедиция вернулась из похода через десять дней.

Всего только три дня Наумыч дал отдохнуть собакам и снарядил новую экспедицию — опять на поиски самолета.

После долгих обсуждений и споров решено было самолет на зимовку не доставлять, а только снять с него мотор и приборы.

На этот раз в поход отправились: Наумыч, Редкозубов, Быстров, Линев.

Уходя, Наумыч опять передал бразды правления Стучинскому и приказал всем нам взяться как следует за научную работу, чтобы наверстать упущенное время. А времени было упущено довольно много. С того дня, как пропал Шорохов, все мы только и заняты были что им самим и его самолетом.

Но теперь уже все понемногу успокоилось, и ничто уже больше не мешало нам заниматься своим делом.

Дни стояли ясные, солнечные.

Наш «директор Солнца», актинометрист Лызлов, так ретиво взялся за работу, что даже добился от Стучинского приказа, чтобы камчадалы топили свои печи только до 10 часов утра или после 9 вечера, так как дым из печных труб «закрывает Лызлову солнце».

— Может, нам еще и курить нельзя от десяти утра до девяти вечера! — кричал Вася Гуткин. — Это просто вылазка, и больше ничего! Мы Наумычу будем жаловаться.

Но Стучинский был непреклонен, и, проклиная Лызлова, нам пришлось покориться.

Савранский завалил всю свою комнату привезенными из экспедиции камнями, кусками окаменевших деревьев, пробирочками с пробами почв и с утра до вечера сидел теперь за столом у окна, разглядывал камни в лупу, шлифовал их, пробовал кислотами и что-то писал в толстой клеенчатой тетрадке.

И Горбовский, разложив по всей комнате — и на столе, и на кровати, и на табуретках — таблицы, справочники, листочки бумаги, испещренные мелкими цифрами, засел за свои геодезические вычисления.

Аэрологи стали выпускать одного за другим дневных разведчиков и назначали премии — шоколадом и папиросами — тем, кто найдет спустившиеся на парашютиках метеорографы.

Только один человек не принимал участия в том, что происходило на зимовке.

Это был Шорохов.

По целым дням он угрюмо сидел в своей комнате.

С ногами дело у него кончилось не так уж ладно. На правой ноге пальцы отболели и отвалились сами, а на левой началась гангрена. Тут уж помочь могла только хирургия. Перед тем, как второй раз итти за самолетом, Наумыч сделал Шорохову операцию. Чтобы не запустить гангрену, он отнял на левой ноге у Шорохова полступни. На этот раз Наумыч показал все свое искусство, и хотя операцию он делал без наркоза, она прошла совсем легко и благополучно.

Теперь рана понемногу заживала, и Шорохов мог бы свободно ходить, правда, еще на костылях, но он упорно отсиживался в своей комнате и никого не хотел видеть. Только Сморж и Стремоухов были постоянными его гостями, и по вечерам из комнаты Шорохова слышались какие-то разговоры, шушуканье, смех.

Однажды вечером, когда после дневных трудов я сидел на крыльце бани, лениво покуривая, и смотрел, как собаки гоняются за стремительно пролетающими над берегом чистиками, ко мне подошел Леня Соболев. Лицо его было торжественно и спокойно. Он сел рядом со мной, не спеша достал огромную круглую коробку с махоркой, набил свой «самовар» и задымил.

— Пора открывать сезон, — серьезно сказал он, попыхивая трубкой.

— Какой сезон?

Леня помолчал, выпустил густой клуб дыма и сказал:

— Охотничий. Видишь, как разлетались, прямо на сковородку просятся. Завтра на Рубини хочу сходить, за кайрами.

— А есть? — спросил я.

— Есть. Я в теодолит специально смотрел. Так и снуют, так и вьются вокруг скалы. Набью патронов, возьму ружьишко и завтра непременно пойду.

Он опять искоса посмотрел на меня.

— Разве и мне сходить? — сказал я. — Ружья-то у нас есть?

— Ружей сколько хочешь, только стреляй. Пойдем вместе? Всё веселее будет.

— Ладно. Завтра как раз Ромаша дежурит. После завтрака пойдем?

— Ну, да. А патроны набьем сегодня и ружья приготовим.

Вечером мы взяли у Стучинского ключ от нашего оружейного склада, выбрали два ружья шестнадцатого калибра, захватили порох, дробь, закрутки, барклаи, пыжи, гильзы и уселись в комнате Лени Соболева набивать патроны.

— Покрупнее дробь кладите, — бубнил со своей постели Каплин, — у кайры перо должно быть густое, крепкое, ее бекасинником, например, не возьмешь.

— Бекасинником и простую утку не возьмешь, — ответил Леня. — А кайру и подавно. Знаем, что перо крепкое. Раз в таких холодах живет, значит, крепкое.

— И чего только они сюда летят? — задумчиво опять приговорил Каплин. — Что им плохо там на земле, что ли? Трава, цветы, мухи летают… А они сюда, в снега летят. Глупая птица. Все на юг, а они на север.

Он замолчал, задумался, покачал головой, потом опять заговорил медленно, как бы сам с собой:

— А может, это они по привычке? Может, чорт те знает когда и здесь были леса, речки, озера. А потом все льдом заплыло. А птицы, как привыкли сюда прилетать, так и летают сдуру до сих пор. Интересно, были здесь когда-нибудь леса?

— Были, — отрывисто сказал Леня, заколачивая в гильзу пыж, — были. Савранский нашел целый окаменелый пенек. Разве не видал? — Он быстро взглянул на Каплина. — С сучками, с корой. Ему, может, сто тысяч лет.

— Ну, вот я же говорил, — обрадовался Каплин. — Значит, по привычке и летают.

— Так ты что же — думаешь, кайра в лесу живет? — спросил Леня. — В лесу она через два дня сдохнет. Кайра — морская птица. Она в море живет. Вроде чайки.

— Чего жe они сюда прилетели? Им же здесь жрать нечего? Один ведь лед кругом?

Леня закрутил картонный готовый патрон, полюбовался на него, бережно поставил на стол.

— Они тут и не жрут ничего, — сказал он, принимаясь за новый патрон. — Они в открытое море летают жрать. Рачков ловят, рыбу. А тут у них гнезда. Тут они будут птенцов выводить.

— Ага, гнезда, — сказал Каплин с удовлетворением. — Вот оно что. Значит, что же, — он рассмеялся, — это у них Рубини выходит вроде родильного дома?

Засмеялись и мы с Леней.

— Вроде так.

— Далеко им кормиться-то летать, — с сожалением заметил Каплин и вздохнул. — Ну пусть летают, а я спать буду.

На другой день, сейчас же после завтрака, мы отправились па охоту.