Сергей Безбородов - На краю света

— Как умею, так и делаю. На повара не учился.

Он пошел к выходу и с порога добавил:

— И так сожрут. Не велика знать. — Потом хлопнул дверью и зашагал по коридору в свою комнату.

Слабый огонь потрескивал и шуршал в плите, коричневатая куча плавала в миске кругами.

Я прошел в кают-компанию. Было без двадцати минут девять. Через двадцать минут этот тепловатый брандахлыст должны будут пить девятнадцать человек.

Глухая злость зашевелилась во мне.

Вдруг на кухню вошел Арсентьич. Мне слышно было, как он, громко позевывая, подошел к плите, громыхнул каким-то противнем, потом вдруг все стихло.

— Ах, собака, собака, — тихо сказал Арсентьич. — Вот бешеная собака.

Арсентьич заглянул в кают-компанию.

— Степана нет? — хрипло и зло спросил он.

— Нет.

Арсентьич вышел из кухни, протопал по коридору. Шаги его замерли у дальней двери. Потом в коридоре послышались голоса, — один визгливый, тонкий, другой низкий, хриплый.

— Разжигай сейчас же примус! — прогудел Арсентьич, входя на кухню. — Бесстыжие твои глаза!

— А раз я не умею его варить! — взвизгнул Стремоухов. — Я не повар, не кухмистер!

— Сволочь ты, вот ты кто! Просто сволочь, а не повар и не кухмистер, — проговорил в ответ Арсентьич. — Ты думаешь, я — слепой? Думаешь — я не вижу, что ты делаешь? — Арсентьич подошел к Стремоухову вплотную так, что тот попятился. — Ты почему сам этот брандахлыст не жрешь? Ты себе отдельно варишь, думаешь — я не замечаю? Себе умеешь, а всем не умеешь? Куда розетки спрятал? Говори, где розетки?

— Какие розетки? — опять тонким голосом закричал Стремоухое. — Не знаю я никаких розеток!

— Врешь, знаешь. Куда все чайные розетки подевал? Припрятал со злости, чтобы люди не могли по-людски есть! Все равно найду. Эти не найду — новые достану…

На кухне загудел примус, заглушая голоса. Стремоухов вышел в кают-компанию и, с треском распахнув дверцы буфета, стал расставлять по столу кружки и тарелки.

Ровно в девять часов заявился Ромашников, осмотрел столы, прошел на кухню, посмотрел, что там делается, и, поглаживая бороду, уселся на свое место.

— Что же это они примус-то зажгли? — лениво сказал он. — На примусе никогда не дождешься, пока вскипит.

Потом гурьбой ввалились Боря Линев, Желтобрюх, Гриша Быстров и Вася Гуткин. Потом пришел опухший от сна Редкозубов, а за ним, стуча костылями, медленно приковылял Шорохов. Он неумело, высоко подняв плечи, переставлял костыли и глухо стучал по полу пятками обутых в оленьи пимы ног. Не поздоровавшись ни с кем, он проковылял на свое место и тяжело опустился на стул.

Кают-компания наполнилась народом. Широко растворив дверь, вошел розовый, свежий Наумыч.

— Доброе утро, хлопцы! — громко сказал он, и вся кают-компания гаркнула одним духом: — Доброе утро!

Все расселись по местам, нетерпеливо поглядывая на кухню.

— То за два часа до завтрака кофе сварит, пьешь какую-то холодную бурду, то ждать целый час приходится, — проговорил Боря Линев. — Совсем с нашим новым служителем сладу не стало.

Он поерзал на стуле, откусил кусок хлеба.

— Пойду пока, водички попью.

Боря встал и направился на кухню. Слышно было, как он загремел ковшом, откинул крышку бака, всплеснул ковшом воду.

— Арсентьич! — вдруг закричал он. — Это что ж у тебя тут квасится? Никак покойник какой!

— Чего еще? — недовольно прогудел Арсентьич, не отходя от примуса. — Какой там покойник?

— Ого-го! — опять закричал Боря. — Вот это сюрприз, так сюрприз!

Боря поспешно вошел в кают-компанию, осторожно держа двумя пальцами какую-то черную мокрую тряпку, с которой бежала на пол вода.

— Наумыч, рукавица в котле! Да какая рукавица — самая что ни на есть грязная! Глядите!

Боря обошел все столы, демонстрируя свою находку. Это, действительно, была старая брезентовая рукавица, черная от каменноугольной пыли, от масла, чорт ее знает еще от чего. Рукавица набрякла, разлохмаченный край ее даже побелел — отмок в воде.

Арсентьич остановился в дверях кухни, не спуская глаз с Наумыча.

— Платон Наумыч, — сказал он сдавленным голосом, — сроду такой вещи со мной не было. Хотите — верьте, хотите — нет…

— Да ты не беспокойся. Мы знаем, милок, чье это дело! — закричал с места Вася Гуткин. — Знаем, знаем! Прелестно знаем!

— Безобразие!

— Когда же прекратится это свинство?

— Чорт знает, что такое!

Кают-компания зашумела, все заговорили разом, кто-то даже ударил кулаком по столу.

— Может, Фомич вам уже докладывал, — снова закричал Вася Гуткин, — но только позвольте уж тогда, Платон Наумыч, и мне сказать. Тут, без вас, мы просто как свиньи жили. Тарелки грязные, немытые, все ножи ржа поела, вилки сальные, а чайные ложки и розетки — так те совсем пропали. Были, да сплыли! У кого, ребята, есть чайная ложечка?

— У меня, — сказал Желтобрюх.

— И у меня, — сказал Каплин.

— Вот видите. Две ложечки на двадцать человек! А где остальные? Куда остальные девались? Это что же такое за фокусы?

— Правильно! Правильно! — закричали кругом.

— Конечно, правильно! — еще пуще загорячился Вася. — А вчера я захожу в кают-компанию, а он убирает со стола, этак ухмыляется и говорит, — ведь прямо в глаза, мошенник, говорит: «Вот, — говорит, — свиньи какие! Я две недели тарелки не мою, а никто даже и не заметил!»

Наумыч постучал ножом по столу.

— Это про кого речь? — спросил он.

— Как про кого? Про Стремоухова! А то про кого же? — закричали вокруг.

— Хорошо, — сказал Наумыч. — Отлично. Пусть товарищ Шорохов, он пока что председатель нашего профкома, пусть он соберет сегодня в семь часов вечера общее собрание зимовщиков. Там и обсудим поведение Стремоухова.

— Да что вы человека оговариваете? Может, это и не он вовсе! — вдруг закричал Сморж. — Кто видал? Не пойманный — не вор! Просто, утопить человека хотите — вот что!

Наумыч потемнел.

— Ну, кончили, — твердо сказал он. — Вот придешь сегодня на собрание, там и ораторствуй. А еще лучше, вместо того чтобы языком трепать, занялся бы табуретками. Я тебе уж второй месяц говорю, чтобы ты починил табуретки. Стыдно все-таки даром хлеб есть.

Наумыч отвернулся от Сморжа, помолчал и спокойным уже голосом добавил:

— А сейчас после завтрака у меня в комнате собраться всем коммунистам и комсомольцам. Арсентьичу, значит, Линеву, Виллиху, Каплину. Есть о чем поговорить.

— Кофе готово, — робко сказал Арсентьич. — Можно брать.

Гремя стульями, все повскакали с мест и двинулись на кухню.

Арсентьич большим уполовником разливал из миски дымящийся, душистый кофе.

Когда снова все расселись по местам и в кают-компании стало потише, Наумыч сказал:

— Авария самолета и болезнь летчика, я думаю, не должны сорвать всю нашу работу. Экспедицию на Альджер нужно, во что бы то ни стало, провести.