Жан-Кристоф Руфин - Бессмертным Путем святого Иакова. О паломничестве к одной из трех величайших христианских святынь [litres]

Кантабрийский участок Пути имеет еще одно достоинство: переход к нему после красот баскской природы становится для паломника, идущего по пути совершенствования, дополнительным уроком смирения. Вначале паломник какое-то время верит, что Путь предназначен для него и проложен, чтобы услаждать его взгляд. Пройдя несколько десятков километров по шоссе, этот еще слишком твердый кусок мяса становится мягче от ударов об асфальт: паломник понимает, что находится здесь для того, чтобы идти. Он должен идти, нравится это ему или нет, приятны или нет ему пейзажи! Цементные трубы, пустые жилища и срочно установленные заграждения, перекрестки с круговым движением и промышленные пригороды необходимы для того, чтобы он стал настоящим паломником, свободным от всяких претензий быть туристом. Сначала от этих испытаний у пешего странника кружится голова и слабеют ноги, как у боксера от сильных ударов. Потом он привыкает к своей судьбе, и начинается новая стадия Пути. Теперь от паломника нужно не воодушевление, а привычка и дисциплина. Он подчиняется Пути, как подчинялся до сих пор; но раньше он это делал бессознательно, а теперь послушно и безропотно. Он нашел своего хозяина. Каждое утро он надевает башмаки, как шофер свой рабочий комбинезон. Его ступни привыкли к подошвам этой обуви, мышцы стали менее напряженными, усталость ему подчиняется и исчезает, когда он проходит известное ему число километров. Паломник идет, как каменщик кладет кирпичи, как моряк выходит в море или булочник печет свои батоны. Но они получают деньги за свою работу, а паломник не может надеяться на вознаграждение за свой труд. Он похож на каторжника, который разбивает камни, или на мула, который ходит вокруг колодца. Но человек явно создан из парадоксов, и одиночество хорошо помогает их видеть: жаке ликует от того, что нашел в глубине этого рабства новую для него свободу.

Каторжник радуется, когда на мгновение оказывается без кандалов, а мул счастлив, если его ведут по прямой дороге. Точно так же паломник, обреченный терпеть худшее, жадно впитывает в себя даже самое малое утешение. Солнечный луч высушил его, когда он промок до костей, шагая по лужам по обочине дороги, и он уже сияет от счастья. Он остановился в уродливом бистро возле автозаправки, и, о чудо, ветчина невероятно вкусная, а хлеб нежный и мягкий – он вне себя от восторга. Он находит дерево, чтобы укрыться от солнца, за его спиной находится ферма, там во все горло лают собаки, но их удерживает крепкий забор – и паломник закрывает глаза от счастья. Кантабрия учит умеренности и вынуждает пешего странника лучше пользоваться органами чувств, чтобы он находил на поверхности некрасивой реальности улыбки счастья и неожиданные цветы добра.

Однажды после бесконечного пути по прямой дороге, на которую давила всей своей тяжестью жара, я вошел в мэрию какого-то поселка или городка, чтобы мне поставили печать. Бывалый паломник знает, что он должен сначала накормить печатью свой креденсиаль и лишь потом наполнить едой собственный живот.

Кабинеты мэрии были завалены кучами бумаг, но ни одного человека не было. Я шел по коридорам с рюкзаком на спине и чем дальше оказывался, тем сильней чувствовал свою неуместность в этой обстановке. Внезапно мне попалась служащая. Она смутилась и объяснила, что паломники никогда не останавливаются здесь, поэтому здесь нет печати для них. Я извинился и приготовился уходить. Но она попросила меня остаться. Пошарив в одном кабинете, потом в другом, наконец нашла какую-то печать. Еще одна такая же процедура – и найдена штемпельная подушка. Служащая исчезла, а я остался неподвижно стоять на месте. Сложенные в штабеля папки, казалось, сурово смотрели на меня. Я ощущал их немой упрек за то, что пачкаю эти красивые кабинеты своими грязными ногами и прилипшей к телу от пота футболкой. Наконец женщина вернулась. Одной рукой она отдала мне креденсиаль с печатью, а другой протянула подарок – маленький футляр для ключей с гербом ее городка. Я думаю, что-то подобное происходило после войны с теми, кто возвращался на родину из плена. Мне показалось, что мы находимся в фильме Жерара Ури, и я заставил себя улыбнуться так же, как это делал Бурвиль в «Большой прогулке». (Жерар Ури – знаменитый французский режиссер и актер, скончался в 2006 году в возрасте 87 лет (отец его, скрипач, кстати, был евреем из России). Комедия на военный сюжет «Большая прогулка» – один из лучших фильмов Ури, в котором он был также соавтором сценария. Знаменитый комический актер Бурвиль играл в этом фильме одну из главных ролей. – Пер. ) В этой встрече было что-то нежное и одновременно сильное. На мгновение мне захотелось обнять мою благодетельницу, и вполне возможно, что в ее мозгу мелькнула такая же мысль: свободный мужчина, который проходит по жизни женщины в полуденный час, может пробудить беспокойные желания в сотруднице мэрии, даже если он грязен, а может быть – кто знает? – именно потому, что он грязен. Но вдруг я вспомнил, что я всего лишь беглый каторжник. Путь схватил меня за плечи и вернул к себе.

Я повесил этот футляр для ключей на одну из застежек моего рюкзака. Он до сих пор висит там.

Однако физические изменения, которые происходят с паломником, – ничто по сравнению с его духовным превращением. Когда он приходит в Астурию, этот процесс зашел уже очень глубоко, но еще далек от завершения. Пеший странник провел много часов в одиночестве. Он идет к Великой Тайне, хотя еще лишь предчувствует ее.

Как описать в немногих словах этот медленный процесс? Часть его вообще невозможно выразить словами. Такая недоступная слову часть есть во всех преобразованиях сознания, которые вызваны физическими испытаниями. В этом и состоит принцип всех посвящений. Однако можно разделить этот процесс на несколько больших этапов.

В начале Пути паломник думает очень много. Все знакомые ориентиры исчезли; он движется вперед, но конечный пункт его пути так далек, что кажется недостижимым; окружающее пространство так огромно, что пеший странник чувствует себя посреди него голым. Все это толкает его к особой форме самоанализа, которая возникает лишь под открытым небом. Человек находится наедине с собой. Мысль – единственное из всего окружающего, что ему привычно; она позволяет ему воссоздавать в памяти разговоры и вызывать в памяти воспоминания, близость к которым для него желанна. Странник встречается с самим собой, и при этом ему кажется, что повстречался со старым знакомым. Есть и другая причина для такого поведения: человек брошен в неизвестность, в бесконечную однообразную пустоту и другое, медленное время и поэтому позволяет своей мысли сжаться в комок. Все становится восхитительным и красивым – воспоминания, планы, идеи. Он замечает, что смеется в одиночестве. На его лице возникают странные гримасы, которые не предназначены ни одному человеку, потому что его единственные спутники – деревья и телеграфные столбы. Хорошо известно, что ходьба действует на мысль как коленчатый вал – раскачивает ее, приводит в движение и в обмен получает от нее энергию. Человек идет с той скоростью, с которой движутся его мысли, а когда они мчатся на максимальной скорости, он почти бежит. Я вспоминаю, что первые этапы я прошел с удивительно высокой скоростью. У меня вовсе не было намерения совершать подвиги, но, как справедливо говорит пословица, «от веселья у меня отросли крылья». Эта стадия привыкания коротка, и не нужно забывать насладиться ей, потому что ликование продолжается недолго. Мысль постепенно опускается на землю, как те суда, которые, двигаясь на высокой скорости, приподнимаются над водой, а потом, приблизившись к порту, плавно опускаются на ее поверхность.