Карл Май - «Восточный цикл» Сборник (Книги 1–7) [Компиляция]

— Нет. Это мой кисмет [41] Кисмет (арабск., тюркск.) — участь, доля, рок; турки называют так судьбу, предопределенную человеку Аллахом. Изменить ее не дано. Верующий может лишь смиренно принять испытания, посланные ему Богом. , — коротко ответил я.

— Так ты родился хромым? Что ж, Аллах хорошо с тобой обошелся, ведь он любит тех, кому посылает страдания. А не хочешь ли ты назвать свое священное имя нам, недостойным грешникам?

— Если ты заглянешь в таблицы Накиб-эль-эшрафа, которые ведутся в каждом городе, ты найдешь его.

— Мы верим тебе. Но раз у нас с собой нет таблиц, не соизволишь ли оказать нам милость и не назовешь ли свое имя?

— Хорошо. Я — шериф Хаджи Шехаб Эддин Абд-аль-Кадер бен Хаджи Газали ат-Фараби ибн Табит Мреван Абул Ахмет Абу Башар Хатид эш-Шонахар.

Оба разбойника, зажав уши руками, громко расхохотались. Казалось, их развеселила моя манера взывать к уважению, упоминая свое звание шерифа. Если бы это были православные штиптары, я бы ничуть не удивился, но поскольку по их одежде было видно, что они исповедуют ислам, оставалось предположить, что они очень мало почерпнули из его заветов и наставлений.

— Откуда ж ты взялся такой, если носишь столь пространное имя, что его не запомнит ни один человек? — продолжил спрашивать все тот же незнакомец.

Я удостоил его долгим, серьезным, даже укоряющим взором, брошенным поверх очков, и ответил:

— Как это не запомнит ни один человек! А я разве не произнес только что свое имя?

— Ну да.

— Так, значит, я его знаю и запомнил его.

Оба вновь громко рассмеялись.

— Да, ты! Скверно же было бы, если бы ты сам не знал своего имени. Наверное, ты единственный, кто сумел его запомнить.

— Он тоже никогда не забудет его, ведь Он внес его в Книгу жизни.

— Вот как! Ты ведь шериф, и из вас никто не попадет в ад. Но ты вроде бы решил избавить от ада нас и втолковать нам, что ракия запрещена.

— Это именно так, и запрет очень строг.

— И это сказано в Коране?

— Истинно и верно.

— А в ту пору, когда пророку были ниспосланы откровения, люди уже научились готовить ракию?

— Нет, ведь о ней не сказано ни слова ни в истории мира, ни в истории природы.

— Так, значит, она не была запрещена.

— О нет! Ведь сказано же: «Все, что пьянит, запретно и проклято». Стало быть, и ракия проклята.

— Но она же не делает нас пьяными!

— Пожалуй, что так. Вам она не запрещена.

— И вино нам тоже ничуть не опасно.

— Тогда вкушайте его умеренно и с молитвой.

— Вот это хорошо! Это приятно слышать! Сдается мне, ты умеешь толковать Коран. А доводилось ли тебе самому пить ракию?

— Хотя мне немного знаком вкус вина, нет.

— А что значит немного?

— Полный наперсток, разбавленный вот такой бутылкой воды.

Я показал на большую, пузатую бутылку водки, стоявшую перед нами.

— Да уж разумеется, ты не мог опьянеть. Тогда я налью тебе воды, и ты выпьешь с нами.

Он встал и вскоре принес полный кувшин воды и стакан. Он наполнил четвертую часть стакана водой, а потом доверху долил в него ракию.

— Вот, — молвил он, подвигая стакан ко мне. — Сейчас в нем вода. Можешь пить с нами, не нарушая заповеди Корана. Да благословит Аллах твою жизнь!

Он поднес бутылку ко рту, сделал долгий глоток и передал ее своему брату, столь же изрядно хватившему ракии. Я скромно пригубил стакан.

Мой собеседник прямо просиял, тогда как второй сидел молча и наблюдал за мной. Вскоре он переспросил меня:

— Итак, откуда же ты взялся?

— Собственно говоря, я родом из Аврет-Хиссара.

— А куда ты направляешься?

— В Скопье [42] Скопье — город на реке Вардар; современная столица Македонии. Во времена Османской империи — столица Косовского вилайета. В ту пору город назывался официально Ускюб. Его население к 1900 году составляло около 29 000 человек — треть сербов, четверть турок, четверть болгар, остальные — румыны и албанцы. , чтобы наставлять тамошних верующих в законах и заповедях Корана.

— В Скопье? Немного же радостей тебе доведется испытать.

— Почему? — растерянно и удивленно спросил его я.

— Разве ты не знаешь, что там издеваются над благочестием?

— Слышал и именно потому туда направляюсь.

— Там ты скорее наживешь чахотку, чем обратишь кого-нибудь в истинную веру.

— Чему быть, того не миновать. Так сказано в Книге жизни.

— Похоже, ты очень дотошно изучал эту Книгу?

— Аллах знает ее, и лишь Он один читает ее. Я надеюсь, что хоть кто-то из жителей Скопье тоже запечатлен на этих страницах.

— Что-то я в этом сильно сомневаюсь. Там живет много штиптаров, а они ни на что не годятся.

— К сожалению, я тоже об этом слышал.

— Что штиптары ни на что не годятся?

— Да.

— И почему же?

— Они одержимы шайтаном. Я не знаю их, но говорят, что они воры, разбойники и убийцы. Сам ад для них, пожалуй, слишком хорош.

— Так ты не видел еще ни одного штиптара?

— Мне никогда пока не доводилось встречать этих грешников. Аллах миловал меня этой беды, — ответил я, вздохнув и состроив простодушное лицо.

Они же толкали друг друга под столом ногами и, казалось, немало потешались над моей глупостью.

— А ты не испытываешь ужаса перед ними? — продолжал он расспросы.

— Почему я должен их страшиться? Разве могут они сделать мне что-либо, что не было бы уже предопределено?

— Гм! Ты ведь едешь в страну штиптаров. А если один из этих разбойников нападет на тебя?

— Было бы жаль его трудов. Вот все мое состояние.

Я бросил на стол шесть пиастров, сказав чистую правду, ведь я не взял с собой денег, а оставил их маленькому Халефу.

— Да, немногим они могут у тебя разжиться, но ведь ты должен был взять с собой деньги в дорогу.

— Деньги? Зачем?

— Ну, чтобы жить.

— В этом я не нуждаюсь. Разве пророк не заповедовал быть радушным к гостям?

— Ах, ты побираешься?

— «Побираешься»? Ты вздумал оскорбить шерифа? Еду, питье и ночлег я найду везде.

— Где же ты спал прошлой ночью?

— В Остромдже.

— Ах, там! Это интересно.

Они украдкой переглянулись.

— Почему? Вы оба оттуда?

— Нет, но мы слышали, что прошлой ночью там был сильный пожар.

— Сильный? О нет!

— Говорят, выгорело полгорода.

— Это вам сказал какой-то великий враль. Пожар был, это верно, но незначительный, да и случился он за городом.

— Где же?

— Вверху, на горе.

— Там же нет ни одного дома!

— А хижина?

— Дом старого Мубарека?

— Да.

— Известно, кто его поджег?

— Сам Мубарек.

— Не верю. Такой набожный человек и устроил пожар?

— О нет, он совсем не такой набожный, как представлялся.

— Значит, правда, что мы о нем слышали!

— А что вы слышали?

— Что он великий мошенник, преступник.

— Вот теперь вы говорите правду.