Карл Май - «Восточный цикл» Сборник (Книги 1–7) [Компиляция]

Затем я снова опустил этого типа на землю. Он скрежетал зубами. Кем же он все-таки был? Мы дрожали бы от страха, если бы узнали это, сказал он. Мне нужно было его обезвредить, а для этого не обязательно было действовать по принципу око за око, убийство за убийство. Конечно, следовало его хорошенько наказать, чтобы ему неповадно было и впредь печься о нас.

— Халеф, Оско, Омар, привяжите его к скамье! — прозвучал мой приговор.

Суэф притворился, что потерял всякую способность двигаться после того, как я стиснул ему горло; однако стоило мне заговорить о наказании, как он мигом вскочил и в два прыжка достиг Хабулама, обеими руками вырвал у него из-за пояса нож и пистолет, повернулся ко мне и воскликнул:

— Меня привязать? Это последнее слово, сказанное тобой!

Он направил оружие на меня, нажал курок; прогремел выстрел. Я едва успел, напрягая все силы, броситься в сторону, опрокинувшись вместе с коляской наземь. Пуля не попала в меня; как выяснилось, она пролетела между Яником и Анкой, стоявшими позади меня, и вонзилась в дверь.

Я по сей день не знаю, каким образом с ногой, закованной в гипс, мне удалось сделать следующее: едва коснувшись земли, я подпрыгнул и бросился на убийцу, сделав, нет, не прыжок, а настоящее сальто-мортале, — я прошелся колесом, опершись на обе руки. И вот, описав огромный круг, я снова опустился на землю как раз там, где стоял этот тип, и, схватив преступника обеими руками, повалил его вниз вместе с собой.

Мурад Хабулам и его люди не вымолвили от ужаса ни слова; они не двинулись с места. Суэф лежал подо мной. Усевшись ему на ноги, я придавил его голову. В правой руке он все еще держал пистолет, из которого только что стрелял, а в левой — нож. Пистолет, к счастью, был одноствольным, а вот нож был бы мне опасен, но Халеф, сохранивший присутствие духа, уже сидел рядом с нами, крепко вцепившись в руку Суэфа.

— Оско, сюда! — крикнул он. — На скамью его, чтобы не шевельнул ни одним членом!

Не прошло и минуты, как Суэф был привязан к скамье так, как того требовали правила бастонады [57] Бастонада — наказание палочными ударами по пяткам. . Яник привез коляску, и я снова уселся.

— Видишь, твой дом впрямь настоящий притон убийц, как мы тебе и говорили? — крикнул Халеф на старика. — Если бы наш эфенди не привык сражаться и не сохранил присутствие духа, он бы лежал сейчас трупом. Но вы видите, что случилось! Теперь наше терпение кончилось. Теперь вы все узнаете, что значит стрелять в нас и угощать отравленными кушаньями!

— Я об этом ничего не знаю, — утверждал старик.

— Молчи! Ты следом пойдешь. А мы начнем с этого нищего. Он привел нас в дом убийства. Он знал, что нас здесь убьют. Он покушался сейчас на тебя, сиди, стрелял в тебя. Реши его судьбу! Не думаешь ли ты, что он заслуживает смерти?

— Да, он заслужил смерть, но мы хотим сохранить ему жизнь. Быть может, он станет другим человеком. Пусть поводом к исправлению станет бастонада, которую он тебе присудил.

— Сколько ударов ему отпустить?

— Тридцать.

— Слишком мало; я должен был получить пятьдесят.

— Тридцать достаточно.

— Но надо бить посильнее. Кто будет наносить удары?

— Конечно, ты. Ты ведь рад будешь, Халеф!

Хотя при случае он охотно пустил бы в дело плеть, я подозревал, что он снимет с себя подобные полномочия. Я не обманулся в этом храбром человеке. Горделиво махнув рукой, он сказал:

— Благодарю тебя, эфенди! Всюду, где только можно, я готов пустить в дело плеть, чтобы нас уважали, но хавасом быть не хочу. Плеть — знак могущества; я взмахну ей, но не палкой. Исполнять приговор — дело палача.

— Ты прав. Решай, кому это сделать.

— С удовольствием. Всегда приятно смотреть, когда товарищи и друзья оказывают тебе честь. Хумун — сообщник портного. Вот пусть он и отпустит ему тридцать ударов в знак своего уважения и братской любви.

Это решение вызвало у меня восторг. Я показал это кивком в тот момент, когда Халеф обратился к Хумуну:

— Ты слышал, о чем говорили? Подойди-ка и воздай своему товарищу по заслугам!

— Не сделаю я этого, — заартачился слуга.

— Ты же не всерьез это говоришь. Советую тебе подумать о самом себе. Назначено тридцать ударов. Если ты их ему не дашь, сам их получишь. Клянусь тебе бородой своего отца. Итак, вперед! Не стоит медлить, иначе я потом помогу тебе.

Хумун понял, что ему никак не уклониться. Он подошел к скамье и взял в руки одну из палок. По нему было видно, что он без особого рвения взялся за дело. Поэтому Халеф предостерег его:

— Говорю тебе! За каждый удар, который покажется мне слабым, ты сам схлопочешь плеть. Так что, соберись с силами! Оско, возьми-ка плеть эфенди и встань по другую сторону от этого добродушного человека! Как только я угощу его плетью, тут же огрей его своей. Это взбодрит его, и он постарается доставить нам удовольствие. Пусть Омар отсчитывает удары и распоряжается.

Ситуация была для Хумуна в высшей степени неприятной. Он был бы рад пощадить своего товарища, но справа от него стоял Халеф, а слева — Оско с плетью в руке. Так что, он сам находился в опасности и понимал, что надо повиноваться. Он исполнял бастонаду не в первый раз; это было видно по тому, как метко он приложил палку туда, куда и целился.

Суэф не вымолвил ни слова. Шевелиться он не мог. Но если бы взгляды, которые он в нас метал, превратились в лезвия ножей, он бы давно нас заколол.

Мурад Хабулам не сводил глаз с разыгравшейся сцены. Его губы дрожали. То и дело казалось, будто он хотел что-то сказать, но пока справлялся с собой. Однако, стоило Хумуну нанести первый удар, как он все-таки не сдержал молчания; он воскликнул:

— Стой! Я приказываю!

— Ни слова! — прикрикнул я на него. — Я обойдусь с вами милостивее, чем вы намеревались с нами; но если ты скажешь еще хоть одно слово без моего дозволения, я отвезу тебя в Ускюб и передам судье. Мы можем доказать, что ты покушался на нашу жизнь, и если ты полагаешь, что, стоит нам удалиться, как любые судьи в этой стране моментально тебя выпустят, я напомню тебе, что в Ускюбе живут несколько западных консулов и в их власти добиться для тебя самого строгого наказания. Так что, если ты человек умный, молчи!

Он сжался. Он знал, каким могуществом здесь обладают консулы, и боялся их, поэтому не сказал больше ни слова.

Суэф получил свои тридцать ударов. Он стиснул зубы и не проронил ни звука; слышался лишь скрежет его зубов. Как только Хумун увидел первый кровавый рубец, он, похоже, забыл, что хотел смягчить наказание. Он бил с такой силой, что я едва не остановил его. Есть люди, которые при одном виде крови становятся кровожадными.

При первом ударе я сразу же закрыл глаза. Нет менее приятного занятия, чем присутствовать при подобной экзекуции, но я все же убедил себе, что справедливость по отношению к нам и нашим товарищам обязывает нас не проявлять сейчас никакой пощады, и последующие события показали, что Суэф более чем заслужил подобное наказание.