Георгий Кублицкий - Весь шар земной...

После трехмесячной стоянки на рейде Нагасаки «Паллада» направилась в Шанхай за провизией, а главное, за новостями.

Новости требовали принятия решений, меняющих план экспедиции: началась русско-турецкая война, англо-французская эскадра идет к Черному морю, чтобы поддержать турок, нужно ждать больших событий.

Русские корабли вернулись в Нагасаки. Они — в чужих водах, где за ними, несомненно, следят. В ближайших портах — английские военные парусники и железные пароходы. Если Англия и Франция вступят в войну, вражеские корабли постараются захлопнуть «Палладу» в западне.

«Паллада» — пятидесятидвухпушечный военный фрегат. На судах, присоединившихся к ней, — русский военный флаг. Он не будет спущен без боя. Но прежде всего надо отремонтировать старый корабль.

Путятин берет курс на Филиппинские острова, в нейтральный порт Манилу. А молодые офицеры уже спорят о том, как прославить корабль: совершить ли рейд к английским портам в Австралии или крейсировать у берегов Индии, нападая на вражеские суда.

Путятин позвал к себе в каюту капитана корабля, своего адъютанта и Гончарова.

— Господа, — сказал адмирал, — я принял решение, которое прошу пока сохранить в тайне. Если будет бой и мы не одолеем неприятеля, то фрегат должен сойтись с вражескими кораблями вплотную. После этого мы взорвем нашу «Палладу» и погибнем с честью.

Писатель оказался в кругу самых доверенных людей адмирала — уже одно это говорит о многом. Гончаров не рассказал о совещании у адмирала читателям «Фрегата «Паллада», считая это не вполне скромным. Лишь в письме к Майкову, которое не было опубликовано, он вскользь замечает: если не одолеем врага, то зажжем в пороховой камере «какие-то стаканы». И добавляет: «Сойти же предварительно на берег во флоте не принято, да и самому не хочется, совестно…»

После разговора в адмиральской каюте Гончаров с особенным рвением приводит в порядок свои записи. Теперь он торопится. Страница за страницей, исписанные мелким почерком, ложатся в его портфель.

По пути к Маниле «Паллада» зашла на Ликейские острова. Еще недавно этот благодатный архипелаг считался как бы «ничейным». Но недавно американцы — Гончаров называл их «люди Соединенных Штатов с бумажными и шерстяными тканями, ружьями, пушками и прочими орудиями новейшей цивилизации» — оставили здесь нескольких матросов, двух офицеров на бумагу, извещающую всех, что острова взяты ими «под покровительство».

А в Маниле — холодный прием у испанского губернатора, едва скрываемый страх: флот под британским флагом крейсирует где-то неподалеку, на манильском рейде — военный французский пароход, и все уже знают о Синопском бое, в котором бывший командир «Паллады» адмирал Нахимов разгромил турок. Значит, Англия и Франция вот-вот вступят в войну, если еще не вступили. Зачем же губернатору рисковать? И он просит русских не позднее чем в трехдневный срок покинуть гавань Манилы.

Продолжать плавание в чужих, опасных водах на неотремонтированном корабле, который тек по всем швам, невозможно. Оставалось одно — идти к берегам Сибири.

Была весна 1854 года. Татарский пролив еще не очистился ото льда. По дороге к нему моряки «Паллады», чтобы не терять времени, уточняют карты побережья. Один из пропущенных составителями старых карт островков назвали именем Гончарова.

А сам писатель в эти дни с редкостным упорством работал над началом будущей книги, над вступительной главой «От Кронштадта до мыса Лизарда». Эта глава была окончена уже в Татарском проливе.

Предполагалось, что экипаж «Паллады» перейдет на фрегат «Диану», направлявшийся на смену из Кронштадта. Но кто мог сказать, когда Путятину удастся возобновить переговоры с японцами? Быть может, лишь несколько месяцев спустя. И адмирал решил отпустить секретаря экспедиции в Петербург, с самой лестной характеристикой его деятельности на корабле и его способности выполнять важные поручения.

Гончаров пишет последнее письмо с корабля:

«Мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли проехать ее на курьерских, зажмуря глаза и уши? Предвижу, что мне придется писать вам не один раз и оттуда.

Странно, однако ж, устроен человек: хочется на берег, а жаль покидать фрегат! Но если бы вы знали, что это за изящное, за благородное судно, что за люди на нем, так не удивились бы, что я скрепя сердце покидаю «Палладу»!»

…Есть люди, которым претит всякое самовосхваление, пусть даже не вполне осознанное. Эти, скорее, готовы со всеми посмеяться над своими недостатками, в том числе и мнимыми, не только признавая, но охотно преувеличивая их. Тем самым они защищают себя от упреков в высокомерии и зазнайстве, считая эти качества принижающими людей.

Гончаров смолоду был человеком исключительно добросовестным в труде, усидчивым, усердным. В зрелые годы он мог работать иногда с фанатической одержимостью. Его биографы сделали удивительный подсчет: значительная часть «Обломова» была написана всего за месяц с небольшим!

Однако писатель охотно поддерживал им же самим созданную легенду о своей лени, избалованности, неумении приспосабливаться к трудным обстоятельствам. Таков он и на многих страницах «Фрегата «Паллада».

Но образ апатичного литератора — разве это Гончаров? Черты внешнего сходства — некоторая медлительность, вальяжность, ранняя полнота — несомненны. Однако воспоминания спутников писателя в труднейшем плавании показывают, что Гончаров не обладал и половиной тех недостатков, которые себе приписывал, зато имел немало достоинств, о которых умалчивал.

Он с честью сделал заветные «четыре кампании», и его воспитателю, моряку Трегубову, на склоне жизни довелось прочесть в «Морском сборнике» очерки своего любимца о тех странах, которыми тот грезил в детстве.

Уже одно плавание на фрегате перечеркнуло образ «принца де Лень». Возвращение же через дальневосточные и сибирские земли показало умение Гончарова преодолевать с полным самообладанием и мужеством трудности, по-своему, может быть, еще более значительные, нежели встречающиеся в беспокойной жизни моряка.

Писатель поторопился, назвав в письме друзьям путь через Сибирь широким, безопасным, удобным. То было первое ощущение после расставания с тесным корабельным мирком, после того как шаткую палубу сменила надежная земная твердь. Но уже вскоре он понял, что «истинное путешествие в старинном трудном смысле, словом, подвиг, только с этого времени и началось».

Началось же оно у побережья Охотского моря, в Аяне, откуда надо было пробираться — вернее, пробиваться — на Якутск. Это и в наши дни края все еще довольно пустынные, а в те годы…