Тим Скоренко - Эверест

Да, отвечаю я, это правда. Я не могу не пойти наверх. Это как вы не можете не есть и не пить. Это моя обязанность. Долг перед горой.

Гора – мужчина? Она ехидно улыбается. Я понимаю ее вопрос. Да, отвечаю я, она, точнее, он – мужчина. Вы хотите покорить его. Вы хотите, чтобы он встал перед вами по-собачьи, правда? Да, я этого хочу. Вы не боитесь, что я напишу все, что вы здесь мне говорите? Нет. Почему? Потому что вы не напишете. Вы не знаете меня. Я вижу вас насквозь, только имени вашего не знаю. Стелла. Красивое имя. Глупая фраза из ваших уст. Да.

Она встает, я тоже. Она делает шаг вперед и целует меня, и я целую ее. Это даже не поцелуй. Мы рвемся друг в друга, как звери. Я сразу становлюсь одинок. У меня нет жены. Нет детей. Нет семьи. Я – Джордж Мэллори II. До того он приходил только наверху, но Стелла «вытащила» его из меня здесь. Как у нее это получилось – не знаю.

У меня отрывается пуговица, еще одна. Кажется, ее прическу уже не восстановить. Нам плевать. Мы бессмертны.

Стук в дверь. Мистер Мэллори, мистер Мэллори. К вам посетитель. Мы замираем. У меня уже есть посетитель, не мог бы второй подождать. Да, конечно, но недолго. Это господин Джон Хилэн, он не может ждать. Да, конечно, мэр Нью-Йорка. Лично удостоил. Стелла, нужно его принять. От него ничего не зависит, но я не могу его оскорбить. Ты смеешься, говорит она, ты можешь оскорбить кого угодно. Они всего лишь люди, а ты – бог. Она права, но я спускаюсь с небес на землю. Я снова превращаюсь в Джорджа Мэллори I. Мы должны встретиться сегодня. Где? Это ты мне скажи. Ты американка. Тогда у меня. У меня квартира на Двадцать Пятой. Хорошо. Во сколько ты сможешь? Не раньше восьми. Я жду тебя в восемь. Вот моя визитка, тут есть адрес.

Она не целует меня на прощание – это лишнее проявление нежности. Нежность тут ни при чем. Это страсть, которая ближе к ненависти. Она выскальзывает из комнаты. Я привожу себя в порядок. Зовите Хилэна. Жирный усач в тонких очках. Не хочу с тобой разговаривать, но что делать. Noblesse oblige. [11] Положение обязывает ( фр .).

«Я не утверждаю, что эстетическое восприятие восходов, закатов, облаков, грома является в высшей степени важной деталью альпинизма, но в то же время они не могут быть восприняты и описаны в отрыве от прочих впечатлений восхождения. Они являются не случайными элементами альпинизма, но важной и неотъемлемой его частью; это не декоративные, но структурообразующие детали; они являются не какими-то элементами, вызывающими отдельные всплески эмоций, но частью общего эмоционального фона; они – выкристаллизовавшиеся из общей структуры бассейны, дающие жизнь непрерывному потоку. Именно это единство делает бесполезными попытки описать отдельные эстетические элементы в отрыве от всего остального. В таких описаниях теряется самое главное, и потому они не трогают, не волнуют – поскольку уделяют внимание лишь фрагментам. Если мы возьмем какой-либо момент и представим его эмоциональные качества отдельно от целого, он потеряет ту самую суть, которая придает ему значимость. Иначе говоря, если мы описываем экспедицию в любой конкретной ее точке с определенной эмоциональной позиции, мы обязаны точно так же писать обо всей экспедиции в целом – с начала и до конца».

Он был таким милым мальчиком, право слово. Он молчал и улыбался, и что-то в этом покоряло сразу. У него были огромные руки с грубыми пальцами, но работу он мог делать самую тонкую. Он брал часы и ремонтировал их с помощью инструментов, которые трудно разглядеть невооруженным глазом. Ему так шло его прозвище – Сэнди. Все время хотелось потрепать его по макушке. Иногда я не сдерживался.

Он стал моей любовью номер девять, если считать с начала, и номер два, если считать с конца. Но он был не Стелла. Это был не порыв страсти. Мужчина вообще нежнее женщины, невозможно броситься в его объятия. Невозможно кусать его или врываться в него. Мужчина – это равный тебе. Ты не должен забывать о том, что среди вас нет ведущего и ведомого. Вас двое, но при этом вы – одно целое.

Мне показали его, ткнули пальцем: это молодой Ирвин, гениальный техник. Починит все на свете. Я бы взял его в экспедицию, сказал Оделл. Я не имел причин не верить Оделлу. Тот ни разу меня не подвел.

Нет, между нами не проскочила искра. С мужчинами так не бывает. Ты понимаешь, что это твой человек, только наедине с ним, после длинного разговора. И ни в коем случае никакого алкоголя. Женщине – да, нужно вино. Или шампанское. Или не нужно, но ритуал обязывает. Ты выпиваешь, расслабляешься, и тебе ничего не мешает. Ты постельный герой, буди ее каждый час, прижимайся к ней и люби ее.

Какая глупость, боже мой. Мужчины понимают друг друга проще, с полуслова, с полувзгляда. Не нужны ритуалы, не нужно ничего подобного. Просто ты знаешь, что можно, и всё, и знаешь даже, что – нужно.

Сэнди сидел рядом со мной на палубе и смотрел вдаль. Он очень строго одевался, на нем всегда был костюм, тесноватый для его огромной фигуры, и галстук. Я с трудом убедил его, что на корабле нечего стесняться. Матросы ползали вокруг полуголые – поджарые, худые, с редкими растекшимися наколками. Я показал на них Сэнди – смотри, им можно, а тебе – нельзя? И я порекомендовал ему загореть. Иначе его сожрет даже не гора, а солнце над ней.

Он был белым как мел. И плохо загорал. Я мгновенно покрывался коричневой краской, он же оставался белым, лишь в некоторых точках кожа чуть-чуть золотилась. Потом он облезал дурацкими лоскутами, чесался и мазался страшно вонючим кремом. Но это была необходимость.

Я мог бы смеяться над Сэнди, но у меня не выходило. Это один из признаков более глубокого отношения, чем просто дружеское похлопывание по плечу. Лучшего друга ты можешь с улыбкой назвать сволочью, и это будет комплимент. Врага – тоже, но это будет оскорбление. Сэнди я такого сказать не мог. С ним я был подчеркнуто, дружески вежлив. Со стороны я казался, наверное, отвратительно мудрым. Или нет. Не знаю.

Мне нравилось, как он чинит приборы. Как он берет одну деталь и прилаживает ее к другой, подпиливает, шлифует, полирует. Как он корпит над чертежами, что-то меняет, что-то измеряет. Но я знал, что в такие моменты нельзя ему мешать.

Единовременно внутри меня не могут сливаться две любви. Чувства умеют лишь замещать друг друга, но не накладываться. Когда я на горе, есть только гора. Я помню, как почувствовала это Рут, когда я вернулся из второй экспедиции, – она знала, что вернулся кто-то другой, и пыталась вытянуть меня обратно, и вытянула, но ненадолго, потому что я поехал в Нью-Йорк и встретил там Стеллу, чтобы уже не вернуться к Рут, по крайней мере, в душе.