Расмус Раск - Заметки о России

Аделунг, насколько я могу судить, превосходный человек, который ученость и трудолюбие сочетает с воспитанностью и добрым сердцем. Он рябой на лицо и, кажется, у него несколько повреждены глаза, но в остальном он хорошо сложен и в целом привлекателен; он занимается лингвистикой и многого бы добился, если бы жива была Екатерина II [324]. Вообще же здесь достаточно много делается в плане сочинений по лингвистике, недавно был здесь напечатан монгольским наборным шрифтом монгольский трактат о [325]христианстве [326], и здесь же готовится к печати китайско-манчжурско-монгольско-русско-латинский словарь (в тематическом порядке), китайская часть литографически, остальные наборными шрифтами [327]. Чего здесь не хватает, так это ученых, которые бы понимали, как надо себя вести, когда хочешь внести вклад в науку, и у которых было бы время и настроение этим заниматься. От описания Шуберта и Фусса я попросил бы меня уволить, но могу сказать, что живут они день за днем в радости и блеске своего великолепия и, вероятно, проснутся только at the shock tumbling down in the ocean of oblivion [328].

Сейчас я вторично собираюсь уезжать в Азию [329], и я надеюсь, что теперь это осуществится, так что прощаюсь с первым моим сердечно дорогим учителем и благодетелем. Позвольте мне добавить новое определение — с другом, а также уверить, что Вас, находящегося среди Вашей счастливой милой семьи, постоянно и дружески вспоминает вечно

преданный Вам

Р. К. Раск

Петербург, 25 апреля 1819 г. А. Ю. (А. М.) Шёгрену [330]

Петербург, 25 апреля 1819 г.

Хотя во время моего пребывания в Або у меня не было случая лично познакомиться с Вами, мне тем не менее довелось неоднократно слышать хвалебные отзывы о Вас и, если не ошибаюсь, даже однажды увидеть Вас в библиотеке, так что получить от Вас письмо было для меня особым удовольствием и честью; хотелось бы иметь возможность как-то оправдать оказанное мне доверие. Мои знакомства здесь немногочисленны и не блистательны. Так как здешнее изящное общество для меня чересчур великолепно, ни кошелек, ни время не позволяют мне каким-то образом общаться с кем-либо кроме немногих (в основном немецких) ученых. Таким образом, мои рекомендации не имеют большого веса; и хотя все, что я могу предложить, — это пустые советы, но я буду бесконечно рад, если они все же не окажутся совсем бесполезными.

От того, чтобы получить место домашнего учителя, я могу Вас изо всех сил только отговаривать, так как, если это будет более или менее хороший дом, потребуется знание светской жизни, полное владение новыми языками и проч., и при этом почти не будет ни времени, ни случая для собственных занятий. Граф Румянцев финансирует сейчас несколько больших проектов, которые обходятся невероятно дорого, напр., 1) описание кругосветного плавания на корабле «Рюрик»; 2) продолжение «Scriptores Byzantin[i]», которые печатаются в Париже [331]; 3) недавно он поручил путешествующему сербу из Турции [332]посетить и описать славянские народы в Южной Европе, преимущественно на австрийской территории и проч. и проч.; 4) а кроме того финский словарь [333]. Таким образом, прежде всего, нельзя ожидать, что он предпримет что-то новое и важное, и поездка к родственным финнам племенам, кажется, не состоится. В любом случае, чтобы этот план вновь вызвал его интерес, подать его должен какой-то весьма искусный ученый, который уже показал себя и завоевал всеобщее признание. Вероятно, Вы здесь в Петербурге через знакомство с Кругом и Аделунгом сможете проложить дорогу к осуществлению [плана] [334], но, прежде всего, нельзя думать о существенной помощи от графа в этом или каком-либо другом предприятии.

Поиски здесь какой-либо службы были бы, по-видимому, еще менее уместны, так как бесполезно ждать значительного места, а более скромное потребует бесконечной работы, которая едва позволит получить то, что необходимо для поддержания жизни. Поэтому единственное, что мне представлялось бы возможным Вам посоветовать, это поступить на казенное содержание в новый университет [335]для продолжения Вашего обучения [336]. Здесь есть по меньшей мере 100 таких мест, и должно быть нетрудно получить одно из них следующим образом. Кроме сведений об оценках за учебу, в особенности за экзамен на научную степень, отправляется прошение попечителю университета фон Уварову, содержащее краткое повествование о Ваших до сего времени занятиях как академических, так и частных [337]занятиях финским в качестве Вашего родного языка и проч., а также Ваши пожелания на будущее, а именно трудиться над славянскими и восточными языками и литературами, дабы путем их сопоставления с древнефинскими свидетельствами быть в состоянии прояснить темные места в стариннейших преданиях общего отечества и проч.; [и замечание,] что Петербургский университет под началом этого человека, который написал проект Азиатской академии [338], представляется для достижения этой цели гораздо более подходящим, чем любое другое место, но что Ваши личные обстоятельства не дают Вам счастливой возможности в него поступить без того, чтобы быть принятым на казенное содержание. Все это пишется кратко и четко и на сколь возможно хорошем и гладком латинском языке. Не следует скупиться на титулы, но ни в коем случае не повторять, когда излагаете саму суть дела, а заменять каким-то коротким выражением, однако в начале и в конце их можно подробно прописывать, но при возможности с вариациями. Если это получится, на что я надеюсь, то у Вас, конечно, не окажется больших средств для жизни, но все-таки будет относительный достаток, при котором можно учиться в качестве студента и уделять все свое время для работы над своим образованием, каковая привилегия уже является для творческого человека бесценной. Мое знакомство с Уваровым довольно поверхностно, но если мое слово может иметь какой-то вес для кого-то из его окружения, то я не упущу возможности приложить все мои старания. Я сейчас не надеюсь получить еще одно письмо в этом городе, так как достаточно скоро должен продолжить свой путь; тем временем желаю Вам удачи в Вашем предприятии и надеюсь на Вашу дружбу и добрую память,

Р. Раск

NB. Возможно, Вам известно, что каждый казеннокоштный российский студент обязан отслужить российской короне в течение шести лет там, куда его направят; но обычно каждого направляют в соответствии с его пожеланием, так что это скорее приятное начало карьеры, чем какое-либо тягостное бремя или принуждение.

Петербург, 12 июня 1819 г. Р. Нюэрупу [339]

Я надеюсь, Вы действительно получили мое последнее трехчастное [340]письмо, из которого первая половина была отправлена г-ну Ларсену, а последняя — профессору Мюллеру. Итак, теперь об истории моего отъезда, чтобы память о ней навсегда сохранилась в городском архиве Калуннборга [341]. Я обдумывал поездку по санному пути в Москву [342], но пока я подыскивал попутчика, а также с душевной мукой, чтобы не сказать с отчаянием, ждал известий от своего доверенного лица [343], внезапно наступила оттепель, сделав дороги непроезжими и возвестив весну, которая также в этом году наступила необычно рано. Итак, мне пришлось ждать; тем временем я продолжал работать над исследованиями и метался аки лев рыкающий в поисках того, с кем мог бы поехать; я уже условился с одним армянином [344], но он так долго медлил, что мне это надоело, и я с радостью ухватился за возможность поехать с одним офицером [345], хотя ему и нужно было сделать крюк через Волынь, так как, во-первых, в поездке с ним были для меня большие преимущества в том, что касается и личной безопасности, и экономии средств, во-вторых, в его обществе я мог проделать весь путь до Тифлиса в Грузии, куда его назначили комендантом, в-третьих, путешествие состоялось бы вскоре, и я смог бы взять с собой столько книг и вещей, сколько бы мне было угодно, так как у него была большая фура для багажа помимо его собственного дорожного экипажа, и т. д. и т. п. Итак, я уже запланировал, что пока офицер по дороге сыграет свадьбу, которая не продлится больше 8–10 дней, я ознакомлюсь с очень известной гимназией в Кременце [346], в краю, который целиком польский. Оттуда я хотел один поспешить в Одессу, чтобы и осмотреть этот замечательный город, и договориться с датским консулом [347]об отправке домой по морю большой части книг, которые я бы не смог взять в Персию, но которые в Тифлисе были бы мне крайне нужны, так как я их получил в Петербурге слишком поздно и не смог там их проработать. Из Одессы я бы наведался к готам в Крыму [348]или, если бы их там не оказалось, то к статскому советнику Стевену в Симферополе, знаменитому ученому, который часто ездил по Кавказу и к которому у меня от Аделунга было рекомендательное письмо и вдобавок книга для передачи ему. После этого я хотел в определенное время и в определенном месте встретиться с моим комендантом и воспользоваться его обществом для безопасного проезда через Черкессию, через Кавказ и далее. Мои дорожные вещи я устроил таким образом, чтобы хорошо известный Вам большой сундук, в который поместились бы самые важные из моих книг и бумаг, оставался в фуре и тогда, когда я разлучусь со своим спутником. Для самого же необходимого, особенно из одежды, я купил ранец, или портплед, и его я намеревался взять с собой в Одессу и в Крым; он не слишком большой, так что я в крайнем случае мог носить его за спиной. Разработанный таким образом план казался мне сам по себе столь превосходным, столь соответствующим целям моего путешествия и удобным для меня лично, что я не раздумывая отклонил полученное мной тем временем привлекательное предложение составить компанию г-дам Кёппену и Гарижскому [349], двум подающим большие надежды молодым ученым и чиновникам, которых я знаю лично и которые поехали почти по тому же пути также с целью научных исследований, хотя я видел, что они уже собирались выехать несколькими днями раньше меня. Также ученый серб из Турции, г-н Стефанович, который опубликовал сербский словарь [350]и проч. и который является моим личным другом, очень хотел, чтобы я составил ему компанию по крайней мере до Москвы, откуда он собирался отправиться в Одессу; но казалось невозможным изменить мой прекрасный план или нарушить слово, данное такому человеку, как комендант Тифлиса; к тому же я должен отметить, что и сам он очень желал моего общества, чтобы лучше проводить время в таком чрезвычайно долгом и тоскливом путешествии. Так что я спокойно заканчивал свой труд о классификации феннской семьи народов, который выслал Вам в предыдущем письме [351], и прилежно выслушивал коменданта, который каждый раз уверял меня, что выедет через пару дней и что к тому нет никаких препятствий, кроме того, что портной не выполнил обещание по поводу его новой одежды и т. д. В понедельник 7 июня я, встревоженный и мрачный, отправился к нему, чтобы получить окончательный ответ; он сообщил, что крайний срок его отпуска истекает в среду 9-го, так что ему будет необходимо уехать самое позднее в тот вечер, чтобы все-таки день провести в городе. Итак, я уложил вещи, получил свой паспорт [352]и т. п. Добывание паспорта заняло у меня целый день с утра и до конца вечера. Мне нужно было свидетельство от моего домохозяина, что я ничего не должен и проч., но он уехал в деревню, и поэтому свидетельство следовало получить у его представителя. Оба они немцы и живут в другом доме на другом конце города; когда я там появился, у него были гости, и он попросил меня подождать до следующего утра, когда он довольно рано пришлет его ко мне с дворником [353]. Следующим утром я ждал до 9 часов. Мне надо было уходить, и я проложил свой маршрут так, чтобы по пути заглянуть к нему в 10 часов, но он все еще свидетельства не написал; между тем я обнаружил самого хозяина, которому я на это пожаловался; он пообещал прислать его через час, но я хотел получить сразу; по-видимому, он не знал, как его правильно написать по-русски, и после длительных переговоров было решено, что он сам покажет свидетельство квартальному надзирателю и получит его подпись, что было необходимо, и если бы он этого не сделал, мне пришлось бы бежать за ней самому. С этим я согласился, отправился домой и в раздражении стал ждать; тем временем в 12 часов он отправил ко мне дворника и передал, что свидетельство отнесено к надзирателю, у которого я сам могу его получить в час дня. Это меня раздосадовало, я взял с собой дворника и сразу отправился [к хозяину], но не мог добиться, чтобы он сам принес мне свидетельство [354], так что, поскольку я не знал, где живет надзиратель, я взял с собой дворника и пошел туда, но дома его не застал; вернуться и получить то, что мне нужно, я мог в 3 часа. Я поел, взял с собой своего хорошего друга Лобойко, чтобы в результате какого-то непонимания правил, как я в целом себя должен вести и т. п., не появилось новых препятствий; мы встретились с ним, сразу получили свидетельство, затем понесли его и мой старый российский паспорт (Schein eines beschränkten Aufenthalts [355]) к майору на другой конец города, где мы должны были с ним встретиться в 4 часа. Когда мы пришли, он ел; так что мы ожидали в течение ½ часа в некоем подобии передней или людской в компании других нуждавшихся в паспорте. Наконец появился офицер, который велел солдату-гвардейцу подписывать или записывать и выписывать как паспорта, так и свидетельства, после чего нам был выдан новый документ; с ним мы, отблагодарив солдата за труды, отправились в адресную контору. Контора для путешествующих иностранцев была открыта, но казалось, что все там погрузилось в глубокий сон; однако мы разбудили одного из солдат в прихожей, располагавшейся перед писарской, и стали выяснять у него, нельзя ли вызвать кого-либо из господ из конторы, чтобы с ним переговорить. Услышав шум, возникший при разговоре, вскоре вышел один из них, который сносно говорил по-немецки и в совершенно безукоризненной манере немедленно обслужил нас обоих — нас к тому времени и было только двое, вторым был портной из Стокгольма, и каждый из нас был со своим сопровождающим во избежание ошибок. Паспорт ( билет [356]) мне был теперь выписан до Кавказской линии, он лежит передо мной, датирован 28 мая 1819 г. ст. ст. (по нашему календарю это 9 июня), так что я его получил очень вовремя, если бы я выехал в тот же день. Однако — все хорошо, что хорошо кончается, подумал я, и Вы, г-н профессор, думаете так же, но, к несчастью, это все еще не конец!