Расмус Раск - Заметки о России

Меня заподозрили в том, что я шпион.

Иду к губернатору собственно Грузии, немцу фон Ховену, который, когда я показал ему мои бумаги, стал очень любезен и гостеприимен. Он познакомил меня с армянином мирзой Авраамом Ениколоповым, два сына которого мне очень много помогали (живет в 1-й части города [727]).

Я нашел жилье у немца-портного, Фредрика Винтерфельдта [728], который работал в Копенгагене и немного понимал по-датски. Он рассказывал о событиях последней войны в Германии [729], был болезненным и неудачливым в своих делах.

Немец-трактирщик поблизости <���Доленшалль>, его сын, свадьба сына. Наш домовладелец был грузинский князь, жадный, сухой, неприятный человек.

Мирза Мухаммед [730]— татарский господин, который долго прожил в Персии, учил меня персидскому и немного турецкому [731], я также немного занимался грузинским, но <���декабрь> здесь не столь хорошие возможности, как в Астрахани, так как тут народ более обособлен от литературного мира. Есть типография с грузинскими и русскими шрифтами, которая принадлежит губернским властям, и казенное училище.

Поборы и притеснения полицмейстера.

Безопасность поддерживается сильными мерами фон Ховена в отношении турецкого паши и лезгинских разбойников. Турки украли двух мальчиков, одного [сделали] прислужником в серале паши. Так как они не хотели его вернуть, то губернатор приказал забрать сотню голов скота, которые перешли границу, и передать родителям. Лезгины похитили двух солдат; первые торговцы из той местности, которые появились в Тифлисе, были все почти посажены в тюрьму и сидели там до тех пор, пока солдат не вернули.

Я познакомился с армянским претендентом на престол из Лори [732], который был очень суеверен и глуп; при отъезде он хотел одолжить мне лошадь до границы, чтобы я занес его имя и чин в свой дневник или путевые заметки, но так как я лошади не получил, то и не обязан назвать его по имени.

Немецкие переселенцы в 11 селах, из Швабии, Бадена <1820, январь> и т. д., суеверная, фанатичная секта, которые ждали начала Тысячелетнего царства через два года (некоторые называли двадцать, другие — тридцать лет), в высшей степени заслуживали жалости; к ним относились почти как к казенным рабам [733].

Я часто обедал у губернатора, познакомился с Грибоедовым, продолжал мои занятия.

Зима достаточно суровая, со снегом и морозом, но для меня и приятная, и полезная. Дрова и уголь привозят в город на ослах. Вино было 30 копеек за кувшин. Виноград продавался почти все время. Фунт стоил 15 копеек. <���Квартирная плата 3 рубля в неделю>.

Дворянский клуб во французском трактире, где в воскресенье вечером был бал. Старомодное платье и макияж у царевен [734]. Горячие бани, самая холодная из них была очень теплой и приятной.

<10 февраля>. Я начинаю подготавливаться к отъезду; много формальностей с разрешением на проезд и т. д., особенно для моего домохозяина, так как он решил поехать со мной в качестве сопровождающего и слуги [735]. Преподаватель в школе <���Констанс>, его брат — учитель танцев <19-го> часовщик [736].

Масленичное попрошайничество ребятишек на улице. Покупаю саблю, плащ и т. д.

<28 февраля>. Пишу Хельгесену [737], Торстейнссону, Ларсену, Нюэрупу, Делину, Митчелу.

Расположение города на склоне горы вполне приятно, однако дома маленькие и плохие, улицы узкие и кривые. Крыши плоские, и по краю первого этажа имеется что-то вроде прохода или проулка для тех, кто живет во втором. <���Караван-сараи в довольно хорошем состоянии. Базар длинный, кривой, темный и грязный, вполне азиатский.> Дома, которые русские начали строить на равнине за городом в европейском стиле, красивы, но пока не составляют собственно части города. Больница. Дом губернатора.

<5 марта>. Я отправился в путь вместе с татарским караваном из Тавриза. Фурман оказался добродушным человеком. Погода в Грузии была мягкой и весенней, но в горах южной Грузии, где лежал глубокий снег, стала холодной и суровой, особенно в пограничных горах.

Следующий караван-сарай был неплохим. Мы не заехали в Эчмиадзин [738], но видели его; несколько дней был прекрасный вид на Арарат.

<13-е>. Наконец мы прибыли в Эривань, в 300 верстах от Тифлиса. Это первый персидский город. Улицы полны воды, дома скрыты за глинобитными стенами.

<1820, март>. Город хорошо укреплен. Отдаю мое письмо губернатору [739]от генерала Вельяминова, который замещал Ермолова в Тифлисе, получаю от него свое разрешение на проезд. Переводчик — англичанин, почти пленный. Армянин, который делает вид, что хочет ехать в Калькутту, присоединяется к нам, но помощи от него мало. Он говорит по-русски, цель его только бесплатный проезд, о чем, однако, он ни словом не обмолвился.

<18-е>. Нахичевань, где Ной вышел из ковчега. Сильный мороз и стужа в горах.

Прибыл <22-го> в Тавриз (Тебриз), <���в 400 верстах от Эривани>, не могу найти ночлег ни в одном караван-сарае, встречаю многих грузин и армян, которые говорят по-русски. Отыскал российского посланника Симона Ивановича Мазаровича, принимают хорошо, <23-го> сперва поселяюсь у г-на Амбургера, изучаю персидский, должен с трудом забрать деньги, которые одолжил своему фурману.

<���Апрель>. Задерживаюсь, чтобы вместе с Мазаровичем поехать в Тегеран, но так как ему пришли депеши, ехать он не может. Приехал Даниэль Рафаэль Бабум из Мадраса.

<22-е>. Выезжаю с Мехмандаром и Винтерфельдтом. <27-е>. Миана. Зенган [740], маленький город. <29-е>. Казвин, более значительный. Торжественная церемония вечером благодаря [имеющемуся у меня] разрешению на проезд.

<1 мая>. Прибыл в Тегеран, примерно 90 фарсангов от Тавриза. Поверенный в делах Англии капитан Хенри Уиллок принял меня с большим радушием и поселил в своей библиотеке. Его братья и г-н Кемпбелл приходят к нему в гости.

<���Увеселительный дворец Кашгар и другой, ближе, в котором шах нарисован во время аудиенции [741]>. Я иду с визитом к двум первым визирям, к которым у меня хорошие рекомендательные письма от Мазаровича, обедаю с первым из них, это хороший человек с большим состоянием, второй оказался предпринимателем, и его особенно интересовала религия в Дании. Гости Уиллока незадолго до того были у шаха. Фетх-Али-Шах.

<10-е>. Еду далее с хорошим слугой, которого мне порекомендовал Уиллок.

[В Петербурге]

В Петербурге нашел я много своих земляков и университетских товарищей [742]. […] Петр Иванович Кеппен удостаивал меня благорасположением своим по-прежнему. В Харькове вел себя как отличный кандидат прав, в Петербурге как будущий академик. Ему доступны были все библиотеки, ему известны были все ученые. Задумав какое-либо историческое исследование, он умел найти самые редкие, самые драгоценные, самые неожиданные пособия и, объездив весь город, привозил домой книг полные сани. Обращение его было для меня необходимостию. От него знал, что делается в Академии наук, у него видел новые книги, он ближе всех был к иностранной словесности и следовал за ее успехами [743]. Он познакомил меня с Фридрихом Аделунгом, академиком Кругом [744]и знаменитым датским профессором Эразмом Христианом Раском — учеными, имевшими на мое образование неизгладимое влияние; наконец, он ввел меня в литературное общество, издававшее журнал «Соревнователь просвещения и благотворения» [745], где я видел и старых, и новых писателей, украсивших позднее словесность своими произведениями. […]