Расмус Раск - Заметки о России

Между тем высочайше утвержденное Общество любителей российской словесности приходило от силы в силу. Журнал его «Соревнователь просвещения и благотворения» расходился по всей России. Торжественные его собрания, ежемесячно возобновлявшиеся, отличались новостию и выбором читанных сочинений и, заслуживая одобрение гостей, распространяли славу общества в столице. К нему начали обращаться химики, естествоиспытатели, путешественники, мореходцы, желая похвалиться своими открытиями или найти сочувствие к своим предприятиям. С своей стороны, общество не пропускало ни одного нового лица, как скоро появление его в столице считалось достопамятным. Раск тотчас был примечен и вскоре избран в члены общества [801]. […]

Шегрен

В 1819 году явились в Петербурге Шегрен, Зориан Ходаковский и Регули [802], все трое чужеземцы, с готовностию посвятить свою жизнь на отдаленные странствования по России для разрешения самых важных и самых трудных вопросов, встречающихся в ее истории и этнографии.

Андрей Шегрен (Andreas Sjögren), доктор философии Абовского университета, природный финн, прибыл в Петербург найти покровительство для обозрения финских племен, обитающих в России, начиная от Лапландии по берегам Северного океана до Уральских гор. Прежде всего надобно было ему обратить на себя внимание публики петербургской [803]и сделаться известным Обществу соревнователей, которое, находя в докторе Шегрене человека, способного подъять сей важный труд, и не имея средств поддержать его, просило профессора Раска ходатайствовать о нем у графа Румянцова. Раск, прежде чем к нему обратился, спрашивал меня, можно ли надеяться на успех? Я отвечал: «Сомневаюсь: Шегрен не знает по-русски и к этому путешествию еще не приготовлен чтением». Граф точно дал такой ответ: «Шегрену для этого путешествия необходимо надобно знать по-русски, прочитать все, что на русском сообщено в отношении к сему предмету, а потом воспользоваться тем, что открыто немецкими путешественниками и учеными».

Получив этот отказ, Шегрен не пришел в уныние, не терял ни силы, ни мужества от первой неудачи. Он последовал совету графа Румянцова, который, видя его постоянство и желая приблизить его к предположенной цели, представил ему, по увольнении пастора Гиппинга, место библиотекаря в своей библиотеке [804]. Но прежде чем граф успел упрочить это предприятие, он скончался. Лишась сей подпоры, Шегрену не оставалось другой надежды как на высочайшее покровительство, которого он напоследок и достиг новыми усилиями и трудами. Известия о своих путешествиях и исследованиях отдавал он на суд С.-Петербургской академии наук, которая, помещая их в то же время в своих бюллетенях [805], доставляла им уважение и известность во всем ученом мире. Шегрен умер 6 января 1855 [года] в звании академика сей академии. […]

Таким образом, финский мир, его отношение к другим племенам совершенно исследованы Ренвалом, Шегреном и Регули, учеными странствователями, которых можно считать героями и основателями финской филологии и этнографии. Позднейшим поколениям предоставлено пользоваться их долговременными трудами и важными открытиями, в мое время это только готовилось, и все исторические и этнографические вопросы, какие тогда возникали в русской истории, оставались безответными. Шлецер в своем «Несторе» говорит: «Es giebt eine finnische Welt…» [806].

Скандинавский мир

Столько же затруднений представлялось в нашей древней истории при встрече с варягами.

Русская история давно уже чувствовала нужду в Скандинавии, но вопросы, к ней относящиеся, решались обыкновенно по русским источникам. Скандинавская литература была вовсе для нас недоступною. Для этого необходимо было знать датский язык, на который с исландского переведены все памятники скандинавской древности. Я первый из русских решился учиться датскому языку, чтоб поднять эту задачу.

Пребывание в Петербурге датского профессора, соединявшего в себе качества превосходного филолога, лингвиста, библиотекаря и писателя, считал я для этого намерения единственным случаем. Два года учился я у него по-датски, направляя это пособие к познанию древней исторической и филологической словесности скандинавов. Раск поставил меня в близкое сношение с Копенгагеном, с профессорами Нерупом и Рафном, с Обществом северных древностей и с датскими книгопродавцами. Я получал от них все новости. Раск познакомил меня в самом Петербурге со всеми датчанами и шведами, какие там находились, и едва не превратил меня в датчанина. Петербургский книгопродавец Греф имел в своем магазине все, что только ни появлялось в Германии в печати замечательного. Раск умел этим пользоваться, и критические его замечания на новые книги обогащали мои познания в такой мере, что все молодые ученые прибегали к моей начитанности и требовали в литературных своих предприятиях моего совета и суда. Общество постоянно избирало меня цензором [807], назначая меня в журнал своих сочинений. Обладая сими средствами, я мог уже служить соотечественникам моим преддверием в храм скандинавской литературы и напечатал в «Сыне Отечества» в 1820 году, по выезде профессора Раска из Петербурга, обозрение ее под заглавием «Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера» [808].

Это обозрение помещено было в двух номерах «Сына Отечества». Государственный канцлер, прочитав предыдущий номер, где имя мое еще подписано не было, столько поражен был новостию и занимательностию изложения, что с нетерпением желал знать имя сочинителя и спрашивал за обедом у приглашенных гостей: не известно ли кому, кем этот «Взгляд…» написан. Греча за этим обедом не было, а потому никто отвечать ему на это не мог. «Верно, это перевод с немецкого», — сказал кто-то из гостей. Граф, заметив, что эти исследования направлены к расширению пределов русской истории, «нет, нет, — возразил он, — один только природный россиянин так может знать Россию и выражаться о России». Я предвидел, что могут почесть этот труд переводом, и поэтому вмешал в него столько русских элементов, сколько нужно было, чтобы оградить ими произведение мое от подобного подозрения. Граф Румянцов, нашедши в заключении сей статьи мое имя, столько был мною доволен, что в тот же самый день послал за мною, пригласить меня к себе на обед, готовясь на другой день в пост приобщиться св. таинам. Я обедал с ним один на один. Канцлер, выразив мне свое одобрение, давал мне повод просить его пособия в дальнейших моих предприятиях. Так как в это время получил я известие из Виленского университета, что я избран в ординарные профессоры [809]и что от меня требуется только ручательство от важных по званию особ в моем политическом и нравственном поведении, для представления министру, то я и просил графа только об одном этом ручательстве.