Гэри Дженнингс - Путешественник

– Скажите, – я решил сформулировать вопрос иначе, – а как долго «объект» может переносить эти «заботы»?

– Это главным образом зависит от случая. От свернутых листков бумаги и порядка, в каком случай приводит их в мои руки. Вы верите в каких-нибудь богов или богинь, господин Марко? Тогда, вероятно, боги регулируют очередность бумажек в соответствии с размерами преступления «объекта» и суровости наказания, которое он заслужил. Случай или боги в любое время могут направить мою руку к одной из тех четырех бумажек, про которые я уже упоминал.

И Ласкатель поднял свои тонкие брови, испытующе глядя на меня. Я кивнул и сказал:

– Думаю, я догадался. Там, должно быть, записаны четыре жизненно важных органа, поражение которых вызовет быструю смерть вместо медленного умирания.

Он воскликнул:

– Синяя краска синее самого растения индиго! Как говорится, ученик превосходит своего учителя. – Он тонко улыбнулся. – Господин Марко – способный учащийся. Вы можете и сами стать хорошим… – Я, разумеется, ожидал, что он скажет: Ласкателем. Я не хотел быть палачом – ни плохим, ни хорошим. Однако я был вознагражден совершенно иначе, когда Пинг произнес: – Хорошим «объектом», потому что все ощущения усиливаются, если хорошо понимаешь механизм «ласки». Да, имеется четыре места – сердце, естественно, еще одно в позвоночнике и два в мозгу, – где воткнутое туда острое лезвие вызовет мгновенную смерть, как правило совершенно безболезненную. Вот почему эти слова написаны на бумажках только один раз: ведь как только какая-либо из этих бумажек попадает мне в руки, «ласка» заканчивается. Я всегда советую «объекту» молиться, чтобы она попалась как можно скорее. И женщины, и мужчины обычно молятся – сначала про себя, затем – вслух и иногда, конечно же, очень громко. «Объект» тешит себя этой надеждой – в действительности очень призрачной надеждой: четыре случая из тысячи, – что, согласитесь, придает агонии определенную утонченность.

– Простите, господин Пинг, – встрял Чимким. – Но вы так и не сказали, как долго длится «ласка»?

– Опять же это зависит, мой принц, частично от воли непредсказуемых богов и случая, а частично – и от меня. Если я не перегружен «объектами», которые ждут своей очереди, и хочу растянуть удовольствие, я могу вытаскивать бумажки через час. Если я устанавливаю, скажем, десятичасовой рабочий день и если случай позволяет нам пройти почти через всю тысячу свернутых бумажек, тогда «смерть от тысячи» может продолжаться до ста дней.

– Dio me varda! – воскликнул я. – Но мне сказали, что Дондук уже мертв. А ведь он поступил к вам только сегодня утром.

– Тот монгол? Да, он ушел прискорбно быстро. Его тело уже было повреждено предварительным допросом. Нет нужды сочувствовать мне, хотя я и благодарю вас, господин Марко. Я не слишком разочарован. У меня есть другой монгол, уже приготовленный для «ласки». – Палач вздохнул еще раз. – Вот тут мне действительно можно посочувствовать, ибо вы прервали мою медитацию.

Я повернулся к Чимкиму и, заговорив для секретности на фарси, спросил его:

– Неужели твой отец действительно установил эти… эти ужасные пытки? Для того, чтобы их выполнял этот… самодовольный любитель чужих мучений?

Ноздря, стоявший сбоку, начал многозначительно и поспешно дергать меня за рукав. Видимо, он заметил полный ненависти взгляд этого человека, который он вперил в меня, словно один из своих отвратительных щупов.

Чимким мужественно пытался подавить гнев, вызванный моими словами. Сквозь стиснутые зубы он произнес:

– Старший брат, – (обращаясь ко мне официально, хотя из нас двоих он был старше), – старший брат Марко, к «смерти от тысячи» приговаривают только за особо тяжкие преступления, и предательство возглавляет этот список.

И вот тут-то я понял, как ошибался в оценке отца Чимкима. Если Хубилай мог приговорить к такой чудовищной смерти своих соратников и соотечественников монголов – двух прекрасных воинов, чье преступление заключалось лишь в том, что они были преданы своему командиру Хайду, подчиняющемуся великому хану, – тогда то, что я увидел в первый день в ченге, никак не могло быть простой игрой на публику, призванной произвести впечатление на нас, посетителей. Очевидно, Хубилай вовсе не собирался предостерегать и поучать остальных, вынося такие приговоры. Его ни на йоту не заботило, что о нем подумают какие-то чужеземцы. (Я ведь мог никогда и не узнать об ужасной судьбе Уссу и Дондука; таким образом, это, разумеется, было сделано не для того, чтобы запугать нашу компанию.) Великий хан, безусловно, просто продемонстрировал свою абсолютную власть. Выяснять, критиковать или высмеивать его мотивы было равносильно самоубийству – к счастью, на этот раз у меня хватило ума промолчать, – и даже одобрять его действия не стоило, ибо сие было бесполезно. Великий хан ни в ком не нуждался: он просто делал то, что делал. Ну я, по крайней мере, извлек из всего этого урок: с этого момента и на протяжении всего времени моего пребывания в империи Хубилая я ходил проворно, а говорил неспешно.

И все-таки в тот день я попытался изменить кое-что.

– Я уже говорил тебе, Чимким, – сказал я принцу. – Дондук не был моим другом, и в любом случае он уже так и так мертв. Но Уссу – тот мне нравился, и ведь это мои опрометчивые слова навлекли на него несчастье. Уссу пока еще жив. Разве нельзя что-нибудь сделать, чтобы смягчить наказание?

– Предатель должен принять «смерть от тысячи», – неумолимо произнес Чимким. А затем добавил, уже не таким непримиримым тоном: – Сейчас посмотрим, что тут можно сделать.

– Ах, мой принц, это вам прекрасно известно, – произнес Ласкатель с притворной улыбкой. К моему удивлению и ужасу, он говорил на правильном фарси. – Возможно только одно смягчение. И вы можете договориться о таком соглашении с моим старшим служащим. А теперь простите меня, принц Чимким, господин Марко…

Он снова просеменил через всю комнату, сделал знак старшему служащему присоединиться к нам, а затем исчез за обитой железом дверью.

– Что он имел в виду? – спросил я Чимкима.

Тот недовольно произнес:

– Взятку, которую время от времени дают в таких случаях. Хотя прежде сам я никогда этого и не делал, – добавил он с отвращением. – Обычно взятку дают родственники «объекта». Они могут лишиться всего и заложить свои жизни, чтобы наскрести необходимую сумму. Господин Пинг, должно быть, самый богатый чиновник в Ханбалыке. Надеюсь, отец никогда не услышит о глупости, которую я совершил, иначе он поднимет меня на смех. А ты, Марко, я полагаю, ты никогда больше не попросишь меня о подобном одолжении.

Старший служащий медленно подошел к нам и вопросительно поднял брови. Чимким засунул руку в кошель, который висел у него на поясе, и заговорил в иносказательной манере хань: