Т Габрусенко - Эти непонятные корейцы

Возможно, профессору милее был бы другой образ своего народа: корейцев, свободных как птицы, как ковбои в прериях. Но забывает он о том, что нет в Корее прерий и не сформировались здесь исторически вольные ковбои. А искусственно лепить их из лояльного коллективистского народа сейчас — это не только смешно, но и опасно. У «ковбоев» ведь свои проблемы, решать которые Корея не приучена: в корейских школах, например, дети с автоматами не бегают, друг дружку не расстреливают, как это происходит в самой свободной стране мира…

Со своими же проблемами Корея не без успеха разбирается.

Конфуцианство, каким бы нетерпимым ни казалось оно западному человеку, учение вполне гибкое и умеет приспосабливаться к переменам — иначе не смогло бы просуществовать более двух с половиной тысяч лет (просуществует ли столько демократия американского образца, еще вопрос). У нас на глазах многие устаревшие правила конфуцианства отмирают, заменяются новыми под воздействием естественного течения событий. Свободнее становятся женщины в Корее, и освобождает их не истерическая феминистская революция, а рост технического прогресса, изобилие домашних машин и общественных услуг, которые делают ненужным затворничество женщины в доме. Увереннее становятся позиции молодых на фирмах и предприятиях, и это опять же не следствие чьего-то бунтарства, а естественный результат экономического развития: для эффективной работы сейчас требуются свежайшие знания, которых нет у стариков, но которыми обладают вчерашние студенты. Так что старая мораль естественно приспосабливается к дню сегодняшнему. Дайте срок — и уйдут из корейской действительности жены, снимающие со своих повелителей носки, и будут в Корее 30—40-летние руководители концернов. Жизнь сама все расставит на места. «Убивая» же Конфуция волевым решением, можно добиться вещей непредсказуемых и неконтролируемых. Ведь конфуцианство за долгие века крепко срослось с Кореей, и вырвать его можно только «с мясом», то есть разрушив те разумные, гуманные моральные основы, которые оно заложило когда-то в корейский менталитет.

Хотя именно этого, похоже, и добивается автор книги. Моральные основы корейского общества, построенные на долге перед окружающими, а не на свободном полете чувства, его тоже не устраивают. Грязь он умудряется найти даже в таких бесспорных вещах, как конфуцианский принцип «сыновней почтительности» и долг ухаживать за родителями в старости. Держать в молодой семье старика — это ведь сплошное нарушение свободы личности, это так обременительно, несовременно, нецивилизованно…

Как раз накануне того самого чхусока мне довелось посмотреть по телевидению мудрый и трогательный фильм «Обещание», который лучше, чем любые логические доводы, опровергает Ким Ген Иля. Сюжет фильма прост. У старого деревенского учителя умерла жена, и он, не в силах оставаться один в опустевшем гнезде, переезжает в Сеул к старшему сыну. Но в богатом столичном доме старик приходится не ко двору. И курит-то он в комнате, и дружбу свел с каким-то сапожником во дворе, и музыку буддистскую слушает, действуя на нервы строгой католичке невестке, и от тостов с апельсиновым соком на завтрак нос воротит, и образованным внукам за провинность (обижали слабого) подзатыльников в сердцах надавал… В общем, не «догоняет» дед современной жизни, и продвинутые дети начинают вежливенько, но верно перекрывать старику кислород. Отец в доме сына становится полностью одиноким. Единственный его собеседник — фотография умершей любимой жены. С ее портретом старик разговаривает по утрам, ему, волнуясь, рассказывает о семейных новостях, с ним же советуется и горячо спорит… Так и не найдя себе добрую, понимающую душу среди живых детей и внуков, отец тихо уезжает обратно в деревню, поближе к могиле жены, оставив детям записку — не взыщите, мол, я всех вас люблю, только я человек деревенский, Сеулу не подхожу.

Во всем правы вроде бы дети в этой истории: нельзя в комнате курить, и апельсиновый сок — вполне нормальный напиток, не хуже рисового отвара, и подзатыльники — не самый лучший педагогический прием… Но почему образованные сын с невесткой оставляют у зрителя впечатление сволочей, которым нет прощения? Да потому что эти дети убили Конфуция. Сочли устаревшим священный долг ухаживать за отцом, не пожелали по человечески приспособиться, прислушаться и понять родного человека. И их просвещенная свобода обернулась самой дикой, первобытной черствостью по отношению к старику, которому нужны были их любовь и поддержка.

…Не только безграничная свобода рождает добро в человеческой жизни. Рождает его и долг, причем, возможно, гораздо чаще. Ведь не свободное парение чувств, а долг заставляет нас вставать ночью к плачущему ребенку, менять судно парализованному деду, держать в доме одряхлевшую собаку. Тяжелы подчас эти обязанности, и свободу нашу они безусловно ограничивают. Но откажись мы от них — разве можем называться тогда нормальными людьми? И разве может одно лишь качественное медицинское обслуживание, которое предлагает профессор в качестве альтернативы «сыновней почтительности», заменить теплоту родных рук и глаз? Улучшать медицину надо, никто не спорит, но зачем же, как говорится, стулья ломать? Зачем разрушать то, что прекрасно работало тысячелетиями?

В одной из глав Ким Ген Иль с пафосом пишет: «Наши подростки — это культурные сироты. Они живут в нашей стране, но открыто говорят: «Я не люблю Корею». Они становятся западными детьми». А разве не этого он добивается своей книгой, пестрящей ссылками «а вот на Тайване…», «а в Японии считают…», «а в Америке говорят…» и при этом размазывающей свой «испорченный Конфуцием» народ по стенке. Даже корейская пища у Ким Ген Иля оказывается пропитанной «духом авторитаризма и отсутствием индивидуальности». Ее, видите ли, готовит хозяйка, решая за всю семью, что есть. То ли дело западный стейк, в который каждый член семьи, будучи яркой индивидуальностью, добавляет соус по вкусу…

Верно говорит корейская пословица: «У немилой снохи даже пятки похожи на куриные яйца». Не мила профессору своя родина, как не мила она всем в мире перестройщикам. Потому и разрушать ее ему не жалко.

Ким Ген Иль — явление не новое и, главное, далеко не оригинальное. Еще Бунин писал в 1891 году:

…Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят,

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат…

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей —

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей…

Глядит с улыбкой состраданья