Вадим Чернобров - Москва: феномены, аномалии, чудеса

При всём том отношение Гааза к собственной зарплате невероятно скромное. Исполняя должность штадт-физика, он вообще её не получал. В 1850 году, когда зашла речь об увеличении ему оклада в два раза, не захотел этим воспользоваться. Несколькими годами ранее, в холерную эпидемию, отказался от причитавшихся ему суточных.

Между тем труд Гааза во время холерных эпидемий многие признают героическим. В 1830 году его временная больница была переполнена больными, одно прикосновение к которым считалось заразным. Доказывая, что это не так, Гааз безбоязненно целовал заболевших, садился в ванну, в которой только что побывал больной.

Затейливый Гааз

С 1828 года и до конца жизни, четверть века, Гааз — член Тюремного комитета. Из почти 300 заседаний комитета он пропустил только одно — и на каждом выступал в защиту несчастных. Выступая «справщиком» по делам осуждённых, Гааз предпринимал всё от него зависящее, чтобы добиться справедливости. Один из судей вспоминал, как, желая отделаться от него, он сослался на какие-то неточности. Через два часа, весь мокрый, Гааз был снова в суде. Оказалось, что, несмотря на ливень, он ездил за сведениями на край города.

Когда ему отказывали, он, не останавливаясь, шёл дальше. Писал в Петербург и к государю. Обращался даже к прусскому королю, рассчитывая через него донести правду до русского императора. Такая настойчивость раздражала, и Гаазу сказали как-то, что «его скоро не станут приглашать в Комитет». «Я сам приеду», — спокойно отвечал тот. «Перед вами запрут двери!» — «Что ж, я влезу в окно...»

— Вот вы всёе говорите о невинно осуждённых, но если человек подвергнут каре, значит, за ним есть вина, — стал доказывать ему в Комитете и митрополит Филарет.

— Да вы о Христе позабыли, владыко! — вскричал тут Гааз. Присутствующие ахнули: таких вещей Филарету ещё никто не говорил.

Но вот вам ответ человека, которого потом признают святым:

— Нет, Фёдор Петрович! — смутившись, проговорил он, — когда я произносил эти слова, не я о Христе забыл — Он меня позабыл!

Первое, с чем начал бороться Гааз, — это правила заковки заключённых. В то время каторжникам одевали на ноги тяжёлые цепи, прочих вели на железном пруте. По 10 человек, разных по возрасту, силе, и во всё время пути они ни на шаг не могли отойти друг от друга. Даже естественную нужду им приходилось справлять в присутствии остальных... Ссоры, драки, отмороженные руки, обожжённые железом до ран, — и, главное, за этими людьми часто и вины-то не было никакой. Таким вот образом их препровождали на поселение или к месту приписки.

Стремление Гааза отменить прут натолкнулось на сильное сопротивление этапного начальства. Им почему-то казалось, что водить на пруте маловажных преступников весьма полезно и что заковывание их в кандалы было бы несправедливостью... Образцовая логика! Но она работала. Только в 1833 году вместо прута этапируемым разрешили надевать кандалы, «если они сами того пожелают».

Одевать заключённым тяжёлые кандалы Гааз тоже не хотел. После ряда опытов ему удалось изготовить свои, много удобнее и легче используемых. Он сам и испытал их, выходив по квартире расстояние целого этапа.

В 1837 году Гааз стал добиваться освобождения от заковывания дряхлых и увечных арестантов. Его записка об этом настолько переполнила чашу терпения отвечавшего за этапирование генерала Капцевича, что он, обозвав «затейливого» Гааза «утрированным филантропом, соблазняющим арестантов», высказал мнение об «удалении» его от должности..

Его и правда попытаются удалить, когда, устроив на Воробьёвых горах тюремную больницу, он станет отправлять туда не только больных, не только ослабевших, но и даже тех, кто хотел дождаться в Москве матери, жены, детей... Недоумевая, в чём его вина, Гааз не захотел этому подчиниться: «Мне никто не может воспретить отправляться в пересыльный замок, и я продолжаю и буду продолжать там бывать».

Каждую партию арестантов он посещал по несколько раз. Осматривал их, лечил, подбадривал, осведомлялся, получили ли они по второй рубашке, выхлопотанной им у Комитета. Приобщая к Евангелию, раздавал книги. Тысячи! Библии, псалтыри, часословы... С 1841 года стал раздавать и свою книжицу «А-Б-В Христианского благонравия», смастерив для её хранения особые сумочки, которые вешались на грудь арестантам.

В 1847-1848 гг., когда последовало временное распоряжение об уменьшении довольствия заключённых, Гааз собрал по Москве 11 тыс. рублей для улучшения их питания. Прямо просить помощи он стеснялся, и, стараясь быть деликатными, жертвователи клали ему деньги в задний карман фрака. Старик делал вид, что не замечает этого, но всякий раз довольно улыбался.

Как-то в гостях у одной дамы Гааз воспользовался какой-то тряпицей вместо платка. Заметив это, хозяйка дала ему батистовый платочек. Гааз довольно улыбнулся. «Однако одного платка ему мало», — подумала хозяйка и достала ещё одиннадцать. Туг Гааз расчувствовался до слёз:

— О, благодарю вас, они так несчастны!

Чтобы облегчить этим несчастным переход к Богородску, он настоял, чтобы в Москве, на Рогожке, устроили полуэтап. Здесь Гааз ругался с начальством («злодеи», «мучители»), требуя кого-то из этапируемых расковать, кого-то посадить на телегу... Здесь он и прощался с ними, целуя, ободряя, наделяя собранными за неделю продуктами и деньгами. И когда партия отправлялась в путь, долго шёл с арестантами, всё ещё о чём-то с ними переговариваясь. Картина стала настолько привычной, что ни у кого не вызывала удивления. Все давно уже знали: это идёт Гааз, он помогает бедным и арестантам.

* * *

Однажды в присутствии императора Гааз был обвинён в неотправлении по этапу одного дряхлого старика.

— Что это значит? — строго спросил государь. Вместо ответа Гааз встал на колени. — Полно! Я не сержусь, встань! — стал успокаивать его Николай Павлович, предполагая, что у него просят прощения.

— Не встану, Ваше Величество! Не встану, пока Вы не помилуете его.

— Ну что же. На твоей совести, — уступил ему государь.

У умирающего Гааза совесть была покойна. Он отходил к Господу благостным и счастливым. У него была своя формула счастья, по которой полагалось спешить делать добро и собственной любовью делать других счастливыми. Такая любовь наполняет жизнь смыслом.

Во времена Гааза один из ссыльных на вопрос о просьбах так ответил одному чиновнику: «Никаких просьб у меня нет, а только... — тут он заплакал. — Только скажите, жив ли ещё в Москве Фёдор Петрович?!»

Вот! Важный вопрос! Спросим и мы: «Жив ли ещё Гааз?»

Фёдор Гааз, немецкий врач, католик, посвятивший свою жизнь служению беднякам и арестантам в православной России, доказал единство христиан в делах милосердия и почитается в Москве как святой, убеждён председатель отдела по церковной благотворительности и социальному служению Московского Патриархата, митрополит Воронежский и Борисоглебский Сергий (Фомин).