Вадим Чернобров - Москва: феномены, аномалии, чудеса

Он бился с бесчеловечностью закона и лютой жестокостью помещиков, отправлявших в ссылку крепостных, но оставлявших у себя их детей. В делах Московского тюремного комитета первый биограф Гааза Анатолий Фёдорович Кони насчитал двести семнадцать ходатайств Фёдора Петровича, умолявшего господ-помещиков не разлучать детей и родителей. Ежели увещевания не помогали, Гааз неизменно упоминал о некоем безымянном благотворителе, готовом оплатить помещику его милосердие. Рубль смягчал окаменевшие сердца. Дети шли в дальние края рука об руку с родителями, а приобретённое многолетней медицинской практикой немалое состояние Фёдора Петровича таяло день ото дня и к закату его жизни растаяло совсем.

У Кони читаем: «Быстро исчезли белые лошади и карета, с молотка пошла оставленная без “хозяйского глаза” и заброшенная суконная фабрика, бесследно продана была недвижимость, и когда, в 1853 году, пришлось хоронить некогда видного и известного московского врача, обратившегося, по мнению некоторых, в смешного одинокого чудака, то оказалось необходимым сделать это на счёт полиции».

Оставаясь католиком, но живя среди православных, он стал настоящим народным святым для русского народа. И, надо полагать, не случайно могила его находится на Введенском, или Немецком, кладбище, именно там, где похоронены такие великие православные подвижники, как о. Алексий Мечев, матушка Фамарь и старец Зосима-Захария.

Ссылки на материалы о докторе Газе: http://www.hrono.ru/biograf/gaaz.html http://www.peoples.ru/facts/all/fl064.shtml

Безумный

Между тем было время, когда он был богат. Дом на Кузнецком мосту, имение в Подмосковье, суконная фабрика... Но роль помещика и фабриканта ему не далась: приказчик и староста оказались плутами, он же им верил, был излишне добр, расточителен. Не останавливался даже перед тем, чтобы выпрячь из своей тройки рысака и отдать бедному крестьянину. Ко всему прочему, и сделки Гааза оказались непрактичными. В 1829 году он отпустил одному ловкому купцу дров на 2000 руб., но денег так и не получил...

Понятно, что при таком хозяйствовании средства Гааза начали быстро таять. В 1838 году пришлось даже остановить фабрику. Друзья попытались ему помочь, купили партию шерсти, но и это не спасло дело.

К этому времени из-за неуёмного стремления помогать обездоленным поубавилась и платная практика Гааза. И он всё чаще и чаще «находил себя без денег», удивляясь, правда, как это могло у него получаться, при том что даже чай он заменял настоем смородинового листа.

Из немногих пристрастий Гааза отметим книги, картины и астрономию. Он любил небо и изредка позволял себе траты на телескопы. Покупал и книги, картины же были ему не по карману.

Впрочем, на одну он достал деньги. Она висела в спальне у одного купца и была очень вульгарной. Выкупать её пришлось за большие деньги, но Гааз как-то сумел достать их. Затосковавший купец некоторое время спустя явился к нему, чтобы хоть краем глаза взглянуть на картину. Но она оказалась «там, где и должно» — в печке...

Оставшись без состояния, Гааз уже не ездил в карете, а совершал свои поездки на старых клячонках в дребезжащей пролётке. Проголодавшись, он останавливался у пекарни и покупал четыре калача — себе, кучеру и лошадям. Пролётка Гааза была известна всем москвичам. Они шутили тогда, что доктору, его слуге и лошадям вместе — за 400 лет.

Облезлая пролётка, истёртый фрак, старые чулки, пестревшие дырочками, изношенные башмаки с пряжкой... «Посмотрите, вот едет безумный Гааз!..»

Добрый

Полицейская (Гаазовская) больница для бесприютных начала действовать в Москве с 1845 года. Возникла она благодаря стараниям Гааза, выхлопотавшего для неё здание в М.Казённом переулке и сумевшего выискать средства на её оборудование. Назначенный сюда старшим врачом, он занял в больнице маленькую квартирку, и с тех пор вся его деятельность была неразрывно связана с этим учреждением.

Больных к нему приходило великое множество. Советы его были безвозмездны и довольно просты: более всего он верил в целительность здорового образа жизни, тепла и покоя. Одному больному так и прописал в виде рецепта: «Весёлое расположение духа, отдых и умеренная диета». Из внешних средств воздействия чаще всего назначал фонтель, из внутренних — каломель (антимикробное средство). Отсюда родилась у москвичей шутка:

— Доктор Гааз уложит в постель, закутает во фланель, поставит фонтель и пропишет каломель...

Закончив приём, Гааз в сопровождении ординаторов и сиделок начинал обход палат больницы. Здесь, присаживаясь на кровати, он вступал в беседы с больными. Называл их «голубчиками», жалел, целовал, гладил им волосы, наделял кренделями и лакомствами. Больные в нём души не чаяли. Полицейская больница постоянно была переполнена. Гааз принимал сюда всех доставляемых.

Переполненность больницы вызвала как-то гнев генерал-губернатора. Призвав Гааза к себе, он стал его распекать. Старик долго молчал, но когда последовал ему запрет принимать новых больных, он вдруг опустился на колени и горько заплакал. Увидев, что хватил лишнего, губернатор и сам растрогался, бросился поднимать Фёдора Петровича. Больше на эту тему они не заговаривали.

Мужественный

Полицейская больница — только одна из тех, в которых пришлось поработать Гаазу. Первой была Павловская, контора которой ещё в 1807 году получила приказ: «По отличному одобрению знания и искусства доктора Гааза, Её Императорское Величество находит его достойным быть главным доктором».

В 1825 году Гааз во временной больнице в Покровских казармах успешно ведёт борьбу с эпидемией тифа. В том же 1825 году его чуть не насильно назначают штадт-физиком Москвы (начальником всех медицинских учреждений!). В 1826 году его бросают на борьбу с эпидемической глазной болезнью.

В 1830 году Гааз назначается членом Медицинского Совета по борьбе с холерой.

В 1840 году Гааза, не желающего «увлекаться никакими земными похотениями», уговаривают занять место главного доктора Екатерининской больницы..

Из этого неполного списка (здесь отсутствуют тюремные больницы, главным врачом которых он числился долгое время) видно, что на протяжении чуть ли не полувека «ни одно сколько-нибудь крупное дело по санитарно-врачебной части в Москве не обходилось без участия доктора Газа».

Особой страстью Гааза на всех занимаемых постах было строительство. Самодеятельными переустройствами запущенных больниц он много попортил крови чиновникам. Водопроводы, ванные, расширение туалетов... Всё это с затратой и собственных средств. Но представляемые им документы не удовлетворяют требованиям отчётности, и по этой причине Гааз испытывает массу неприятностей, будучи вынужден прикладывать к отчётам наивные приписки: «...Буде окажется в сем счёте какая-либо неаккуратность, то я обещаюсь возвратить».