Алексей Митрофанов - Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

Шаховской еще несколько раз давал деньги. Доктор Рейс богател. Дело, которое сначала вызывало любопытство москвичей, стало все чаще вызывать насмешки. Писатель Михаил Загоскин издевался над Львом Александровичем: «Конечно, он имел удовольствие пить свою собственную зельцерскую воду и потчевать ею своих приятелей; но если б счесть, во что обошлась ему эта забава, то для него гораздо бы выгоднее было вместо домашней зельцерской воды пить старый рейнвейн и потчевать своих гостей столетним венгерским вином».

В конце концов, в районе улицы Остоженки открылась минеральная лечебница другого иноземца – Лодера. Стало ясно окончательно, что Рейс – на самом деле жулик. Он был изгнан и, похоже, не особенно жалел об этом – некоторый капитал доктор скопить успел. Землевладение, заполучившее столь курьезную славу, Шаховской продал дворцовому ведомству.

* * *

Нескучное сделалось царским подарком. Государь Николай Павлович решил презентовать его своей супруге Александре Федоровне. Собственно, тогда название – «Нескучное» – и появилось. Было и другое – «Александровское», в честь новой владелицы. Естественно, оно не прижилось, вытесненное более ласковым «нескучным».

Главной достопримечательностью, этаким пинг-понгом позапрошлого столетия стали уже не карусели, не колодец со скандальной минералкой, не старуха – «пиковая дама», а так называемый Воздушный (или Зеленый) театр. Он вмещал полторы тысячи зрителей, сценой была обычная лужайка, а кулисами и декорациями – деревья и кусты. Но, поскольку все это организовывала царская фамилия, незатейливый театр был довольно известен, и в нем играли первые знаменитости своей эпохи – Щепкин, Ленский и Мочалов. Щепкин был в особом «восторге», писал своему другу, актеру Сосницкому: «Вообрази, театр весь открытый как над зрителями, так и над сценой, зад сцены не имеет занавеса и примыкает прямо к лесу; вместо боковых кулис врыты деревья; при малейшем ветерке не слыхать ни слова; к тому же карканье ворон и галок служит в помощь к оркестру; сухого приюта нигде нет».

Впрочем, эта идея привлекала многих. Например, один из посетителей писал в восторге своему родному брату: «Вчера был я в Нескучном. Множество народу, погода прекрасная, местоположение прелестное, театр этот воздушный очень хорош; сцена обширна, сделана из натуральной зелени и деревьев, один ряд лож, партер, а над ложами раек; битком было набито…»

Или вот Екатерина Сушкова: «Театр, устроенный в саду под открытым небом, восхитил меня; декорациями служили вековые деревья, журчащий ручеек, дерновые скамьи и кусты махровых роз. Во время антракта дамы перебегали из ложи в ложу, в креслах тоже пестрели нарядные дамские шляпки, кавалеры подносили своим избранным и их безмолвным и неулыбчивым телохранильницам букеты, фрукты и мороженое».

Правда, Михаил Загоскин вспоминал курьез из неприятных – как во время спектакля «Венгерская хижина» пошел проливной дождь и актеры «дотанцовывали последнее действие… почти по колено в воде».

Но недовольных все же было меньшинство.

Театр пользовался таким успехом, что автор упомянутых уже «Рассказов бабушки» предполагал, что это заведение было «остатками орловского великолепия» – не представлялось, что когда-то этой замечательной площадки могло не быть в Москве.

Разумеется, тут побывал и Пушкин. Прибыл он во время репетиции, актеры сразу же забросили свои дела и принялись «ходить за ним толпою». Поэт, не смутившись, осмотрел места для зрителей и сцену, а углядев в толпе актера Ленского, сказал ему:

– Я очень желал познакомиться с вами, Дмитрий Тимофеевич! Я с удовольствием смотрел вашу пьесу…

Ленский смущался и выслушивал щедрые пушкинские комплименты.

В Нескучное ходили не только на спектакли. Сад, и без того известный в городе, сделался самым излюбленным местом гуляний. Поэт Владимир Филимонов так описывал времяпрепровождение московских персонажей:

Действительно, немало самых разных москвичей, и знаменитостей, и заурядных обитателей, предпочитали этот сад всем остальным местам прогулок. К примеру, композитор Бородин писал: «Мне Нескучное ужасно полюбилось: там есть три сада самые разнохарактерные: дворцовый, кокетливый и комфортабельный цветник… роскошный парк, раскинутый на гористой местности, роща – совсем рустическая, где не видно ни следа культуры… Вследствие этого Нескучное никак не надоедает».

Любил Нескучное историк В. Ключевский. «Господи, как здесь хорошо! Как хорошо!» – частенько приговаривал он, совершая здесь свои прогулки. И даже посвятил Нескучному стихотворение:

А Иван Тургенев черпал тут вдохновение, когда писал свою лирическую повесть «Первая любовь» – рядышком была дачная местность, где проживал главный герой. И знаменитый сад упоминается уже в самом начале первой главы: «Дело происходило летом 1833 года.

Я жил в Москве у моих родителей. Они нанимали дачу около Калужской заставы, против Нескучного. Я готовился в университет, но работал очень мало и не торопясь…

Я никогда не забуду первых недель, проведенных мною на даче. Погода стояла чудесная; мы переехали из города девятого мая, в самый Николин день. Я гулял – то в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой; брал с собою какую-нибудь книгу – курс Кайданова, например, – но редко ее развертывал, а больше вслух читал стихи, которых знал очень много на память; кровь бродила во мне, и сердце ныло – так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг одних и тех же представлений, как на заре стрижи вокруг колокольни; я задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть, навеянную то певучим стихом, то красотою вечера, проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.

У меня была верховая лошадка, я сам ее седлал и уезжал один куда-нибудь подальше, пускался вскачь и воображал себя рыцарем на турнире – как весело дул мне в уши ветер! – или, обратив лицо к небу, принимал его сияющий свет и лазурь в разверстую душу».

Любители дачного отдыха располагались здесь уютно и с удобствами: «Дача наша состояла из деревянного барского дома с колоннами и двух низеньких флигельков; во флигеле налево помещалась крохотная фабрика дешевых обоев… Я не раз хаживал туда смотреть, как десяток худых и взъерошенных мальчишек в засаленных халатах и с испитыми лицами то и дело вскакивали на деревянные рычаги, нажимавшие четырехугольные обрубки пресса, и таким образом тяжестью своих тщедушных тел вытискивали пестрые узоры обоев. Флигелек направо стоял пустой и отдавался внаймы. В один день – недели три спустя после девятого мая – ставни в окнах этого флигелька открылись, показались в них женские лица – какое-то семейство в нем поселилось. Помнится, в тот же день за обедом матушка осведомилась у дворецкого о том, кто были наши новые соседи, и, услыхав фамилию княгини Засекиной, сперва промолвила не без некоторого уважения: «А! княгиня… – а потом прибавила: – Должно быть, бедная какая-нибудь».