Алексей Митрофанов - Большая Полянка. Прогулки по старой Москве

Самым ловким вручали призы – кубки, блюдца и перстни из золота. А дядюшка поэта Пушкина (тоже поэт, Василий Львович Пушкин, завсегдатай таких мероприятий) как «карусельный пиита» посвящал им стихи.

Кстати, вместе с рыцарями в каруселях участвовала и дочь Орлова Анна Алексеевна с подружками – юной Урусовой, юной Гагариной, юной Щербатовой. Они поражали зрителей тем, что не хуже мужчин рубили картонные головы и выдергивали копьем кольца.

Анна вообще была девицей колоритной и, по общему признанию, весьма красивой. Гавриил Романович Державин посвятил ей одно из своих стихотворений:

Конечно, в карусели девушка была неотразима.

«Вестник Европы» сообщал об этом развлечении: «В последней половине минувшего июня в Москве, у Калужской заставы, посреди нарочно устроенного обширного амфитеатра, два раза дано было прекрасное и великолепнейшее зрелище каруселя. По Высочайшему дозволению… составилось здесь благородное карусельное собрание под главным распоряжением его высокопревосходительства Степана Степановича Апраксина, который наименован главным учредителем всего каруселя. Стечение зрителей было чрезвычайное: в первый раз июня 20-го, для входа в ложи и амфитеатр розданы были зрителям билеты; а 25-го числа, для дня рождения… великого князя Николая Павловича, дан был подобный первому карусель в пользу бедных. Благородные рыцари показывали искусство свое в верховой езде, меткость рук и умение управлять оружием. Богатый убор церемониймейстеров и кавалеров, устройство кадрилей, порядок шествия, все это выше всякого описания, все достойно обширности, многолюдства и пышности древней столицы величайшей в мире империи».

Впрочем, Нескучное в то время славилось не только каруселями, но и пирами. Граф Орлов был щедр. Особенно, когда он принимал своих старых друзей (княгиню Е. Р. Дашкову, к примеру). Один из современников упоминал, что ужин у графа Орлова-Чесменского «весь состоял из домашней провизии, ветчины, баранины, кур, гусей и пр., приправленный домашними напитками, квасами, настойками, наливками и медами; иностранные виноградные напитки были исключены».

Впрочем, и обычные его балы изобиловали роскошью. Орловский сад, обстроенный купальнями, беседками и всяческими маленькими храмами, нередко заполняли толпы приглашенных и неприглашенных гостей.

Иной раз случались курьезы. Однажды, например, во время одного из пиршеств, данного в честь взятия Очакова графом Григорием Потемкиным, подвыпивший Орлов позвал к себе случившегося тут же дурака Иванушку Нащокина и дал ему щелбан. Тогда Иванушка показал на портрет императрицы, украшавший зал, и спросил у хозяина:

– А что это у тебя такое?

– Оставь, дурак, это портрет матушки нашей императрицы, – ответил Орлов.

– Да ведь и у Потемкина такой же есть, – не отставал Иванушка.

– Да, есть такой же, – согласился Орлов.

– Потемкину-то дают за то, что города берет, а тебе, видно, за то, что дураков в лоб щелкаешь, – вдруг выдал Нащокин.

И, как вспоминают современники, едва остался жив.

Когда же своенравному хозяину надоедали посетители, граф предпочитал не церемониться. Он выходил на середину сада, трубач трубил особенный сигнал, после чего щедрый хозяин выкрикивал одно лишь слово: «Вон!» И гости разъезжались.

Нравились Орлову и воздушные шары. В газетах того времени частенько появлялись объявления соответствующего характера. Например, о том, как некий Александр Терци, «прусского короля привилегированный гимнастический художник», запустил в графских владениях «аэростатический воздушный шар», который «плавал над Москвою очень долго в виду всех жителей, удостоился от почтеннейшей публики лестного одобрения».

Орлов со временем состарился. Он снова был московской достопримечательностью, но уже совсем иного плана. Александр Иванович Герцен писал: «На другом краю Москвы, недалеко от Донского монастыря, во дворце, окруженном садами, доживал свой век… живой памятник екатерининских времен».

Речь шла как раз о Чесменском.

* * *

В 1808 году курьезный граф скончался. Хоронили его, как в то время говорили, всей Москвой. Хотя официальный траур и не объявлялся. Китовые скелеты определили в университет, все остальное перешло к дочери Анне Алексеевне.

Разумеется, графиня продолжала хлебосольные традиции отца. По воспоминаниям Е. П. Яньковой (записанным ее любезным внуком Д. Д. Благово и известным среди краеведов как «Рассказы бабушки»), новая хозяйка тоже щеголяла роскошью: «Стол был накрыт очень богато, все было из серебра, приборы золоченые, а десертные ножи и вилки золоченые с сердоликовыми ручками. Графиня за стол сама не садилась… сама во время стола все ходила и всех приветствовала; на хорах была музыка, везде премножество цветов».

Но сад, увы, пришел в упадок, и упомянутый уже Загоскин вспоминал: «Порядочные люди боялись в нем прогуливаться и посещали его очень редко. Тогда этот сад был сборным местом цыган самого низкого разряда, отчаянных гуляк в полуформе, бездомных мещан, ремесленников и лихих гостинодворцев, которые по воскресным дням приезжали в Нескучное пропивать на шампанском или полушампанском барыши всей недели, гулять, буянить, придираться к немцам, ссориться с полуформенными удальцами и любезничать с дамами, которые по изгнании их из Нескучного сделались впоследствии украшением Ваганькова и Марьиной рощи. На каждом шагу встречались с вами купеческие сынки в длинных сюртуках и шалевых жилетах, замоскворецкие франты в венгерках; не очень ловкие, но зато чрезвычайно развязные барышни в купавинских шалях, накинутых на одно плечо, вроде греческих мантий. Вокруг трактиров пахло пуншем, по аллеям раздавалось щелканье каленых орехов, хохот, громкие разговоры, разумеется, на русском языке, иногда с примесью французских слов нижегородского наречия – „коман ву партеву“, „требьян“, „бон жур, мон Шер“. Изредка вырывались фразы на немецком языке, и можно было подслушать разговор какого-нибудь седельного мастера с подмастерьем булочника, которые, озираясь робко кругом, толковали меж собою о действиях своего квартального надзирателя, о достоверных слухах, что их частный пристав будет скоро сменен, и о разных других политических предметах своего квартала. С изгнанием цыганских таборов из Нескучного и уничтожения распивочной продажи все это воскресное общество переселилось в разные загородные места, и в особенности в Марьину рощу».