Всеволод Сысоев - За черным соболем

Наконец, после темной палатки я осмотрелся. Мое внимание привлекли две черные точки - птицы, сидевшие на лиственнице почти рядом.

«Может глухари,- подумал я.- Неплохо бы подстрелить одного к ужину!..»

С этой мыслью я быстро юркнул в палатку, оделся, схватил карабин и выскочил обратно. В светлой лиственничной тайге трудно подойти к птицам незаметно. Как я ни крался к ним, они меня увидели и перелетели на следующее дерево. Я снова последовал за ними. Так повторялось несколько раз, пока они не уселись на дерево, вблизи которого находился • ельничек. Я быстро обежал вокруг, подкрался с другой стороны к птицам на выстрел и, тщательно прицелившись, сбил более крупного глухаря-петуха. Второй сразу улетел, преследовать его было бесполезно, поэтому, забросив убитого петуха за плечо, я направился к палатке, от которой незаметно удалился на приличное расстояние. Вдруг я увидел столб темного дыма, поднявшегося над лесом, над тем местом, где стояла палатка.

«Чтобы это могло быть? - подумал я.- Неужели вернулись мои проводники? Наверное, убили лося или согжоя и теперь опаливают голову над костром. Значит, вечером будем есть холодец из сохатиной губы. А может, жарят печенку… Ну и я их порадую. Суп из глухаря тоже неплохая штука!..»

С этими мыслями, очень довольный, я не спеша направился к палатке. Когда до нее оставалось не более двухсот метров, я увидел, что ни людей, ни палатки нет, а дымится черное большое пятно на снегу.

«Палатка сгорела!?» - как громом поразило меня.

Посреди черной бесформенной дымящейся кучи одиноко стояла железная печка с наклонившейся трубой.

Все пропало! Схватив остол, воткнутый в снег около нарты, я принялся разгребать и разбрасывать черные лохмотья сгоревшей одежды, в надежде спасти то, что еще уцелело. В обуглившихся остатках удалось найти жестяную коробку с сахаром, соль, жалкие крохи продовольствия, сильно отдающие дымом. Все остальное сгорело. Сгорели меха, сгорела и единственная шкурка соболя, сгорели наши боеприпасы. Как злая насмешка над нашим бедственным положением, невредимой стояла железная печка, виновница пожара, уставившись жерлом трубы в бледно-голубое небо. Я зло со всего размаху толкнул ее ногой и она с громом откатилась в снег. «Что теперь делать? Все пропало!..» Не знаю сколько я просидел в унынии над пожарищем, когда послышались голоса моих товарищей, возвращающихся с охоты. Кирька ткнулся холодным носом в мои руки. Я машинально погладил его по голове.

Подойдя к пепелищу, они остолбенели.

- Что такое! Как случилось? - воскликнул Авдеев.

- Сгорело все,- упавшим голосом ответил я.- Пока ходил за глухарем, видно от искры загорелась палатка. Что теперь делать, сам не знаю!

- Пропадем теперь в тайге,- безнадежно махнул рукой Софронов.- Мороз, где ночевать будем? Палатки нет, продукты сгорели, соболя, однако, так и не найдем. Ай, совсем плохо дело. Надо домой ходить!

- Пошто паникуешь, на парня тоску нагоняешь? - сурово остановил его Авдеев.- Как-нибудь, в лесу не без дров, переночуем. Надью делать будем на ночь, а днем на ходу не замерзнем. Ты, паря, голову-то шибко не опускай. Опло-шину допустил, что оставил печь без присмотру, ну, это дело поправимое. Достанем и палатку и припас какой нужно. Соболишку-то мы отмахнули, правда, не такой, как первый, можно сказать завалященький против первого, но за него и палатку, и оленей, и кое-какого припасу добудем. Не горюй!

Авдеева никакие испытания не могли повергнуть в уныние. Наоборот, сейчас, когда стряслась беда, он был весел, добр, деловит.

- Худо, конечно, то, что здесь соболя совсем мало. Раз-два, да и обчелся. Для твоей задачи места здесь совсем неподходящие. Погляди-ка в свою бумагу (так он называл мою карту), много ли нам до ближнего селения?

Я развернул карту. Судя по ней, до селения Стойба было около ста двадцати пяти километров. Поскольку мы не могли лететь прямо, как птицы, пришлось увеличить расстояние еще на четверть. Несколько дней пути без палатки, при январских злых морозах! Иного выхода, как только не теряя времени идти туда, не было.

Вблизи нашего лагеря не было сухой лесины, и нам пришлось коротать ночь у обычного костра. Ох и длинной же она мне показалась! Я совершенно не мог сомкнуть глаз. Все время мерзла спина. Стоило отвернуться от костра, как начинало мерзнуть лицо и стынуть грудь. Авдеев, задумавшись, молча сидел у огня и изредка пошевеливал дрова. Темная ночь давила на нас могильным холодом, мороз сковывал не только наши тела, но и огонь, у которого, несмотря на обилие пищи, едва-едва хватало сил пробиваться между поленьями. Дым не мог подняться кверху и тяжело рыжим пластом стлался над нашими головами. Изредка к огню подходил олень, и тогда свет выхватывал из тьмы его рогатую голову с выпуклыми черными глазами.

Несмотря на жалобы, Софронов всю ночь проспал. Когда у него застывал один бок, он поворачивался, что-то ворчал на своем эвенкийском языке и снова засыпал.

Все были рады, когда окончилась эта тяжелая ночь. Сварив в котелке злополучного глухаря, мы подкрепились немного едой и чаем и двинулись в путь. Шли по глубокому снегу и за день едва одолели не более пятнадцати километров. Дни стояли короткие, а устраиваться на ночлег надо было засветло, чтобы не мерзнуть больше, как в прошлую ночь.

От поисков соболей пришлось отказаться, поскольку речь шла о спасении жизни.

Облюбовав на ходу сухую лиственницу, Авдеев объявил:

- Будем ночевать. Надья будет добрая! - и он ласково похлопал по гладкой бескорой лесине, ровной, как телеграфный столб. Наверное она засохла много лет назад и за это время лишилась коры и почти всех сучьев, стала твердая, словно окостеневшая. При ударе топором дерево звенело, вздрагивало, но поддавалось с трудом и лишь подрубленное с двух сторон стало клониться и потом рухнуло на землю, взметнув сухой сыпучий снег.

Свалив этот ровный, без сучков и задоринок двадцатиметровый хлыст (столб), сухой и смолистый, Авдеев разрубил его на два бревна. Одно мы положили на землю, пристроив его между двух близко растущих деревьев, другое вкатили на него. Задача состояла в том, чтобы верхнее бревно не касалось нижнего, а как бы висело над ним. Это достигалось тем, что . концы бревен защемляли один между двумя деревьями, другой между кольями, вбитыми в мерзлый мох. В образовавшуюся между бревнами щель укладывали сухие щепки, бересту и поджигали. Бревна загорались, но пламя не охватывало их вокруг, а заполняло голубовато-желтой лентой пространство между ними.

Вокруг надьи расчистили снег, окружив ее, во избежание сквозняка, двумя снежными валами. Настелив под бок еловых веток, мы положили на них свою верхнюю меховую одежду и вытянулись возле огня вдоль надьи. Один бок грело пламя, другой - отраженное от воткнутых в снежную стену веток тепло! Скоро нас стало так пригревать, что Авдеев разделся до нижнего белья и посоветовал мне сделать то же самое. Софронов давно лежал раздевшись и сушил портянки, развесив их возле огня.