Всеволод Сысоев - За черным соболем

Только увидев у меня в руках окровавленную стрелу с раздвоенным наконечником, он понял, что самое страшное и трудное миновало, и, придя немного в себя, снова опустился на снег.

Я быстро разул его, снял унты, чулки и, закатав до колена штанину, осмотрел рану. Стрела пробила икру правой ноги. Из черного отверстия текла пузырившаяся кровь. Я перевязал рану и осторожно натянул на ногу чулок и обувь.

- Теперь лежи и не шевелись. Ночевать будем здесь, а завтра увидим что делать дальше. Пойду рубить лапник под бок и таскать дрова.

Сухих деревьев вблизи не оказалось, да и найти в темноте их было трудновато. Пришлось всю ночь, не смыкая глаз, подтаскивать валежник и подбрасывать его в костер. Дрова были сырые, горели плохо, дымили, разбрасывали искры, и надо было все время следить, чтобы не загорелась одежда. Не спал и Софронов. Может быть, его беспокоила нога и вполне вероятно, что он не был уверен и боялся, как бы я его не оставил в тайге.

Утром Софронов попытался подняться, но тут же со стоном опустился на снег.

- Совсем ходить не могу,- пробормотал он.- Пришло время пропадать!

- Что ты! Брось думать об этом. Попьем сейчас чаю и я тебя повезу на лыжах.

Пришлось связать рядом его широкие лыжи. Нож и сыромятный ремешок были у меня под рукой, и с этим делом я справился быстро.

Посадив Софронова на лыжи, я взял на плечи мешки и потащил его к нашему лагерю, находившемуся, по моим расчетам, не далее чем в пятнадцати километрах.

По ровному месту идти было легко, но когда приходилось лезть в гору или спускаться, вот тогда начинались трудности, Софронов скатывался с лыж и зарывался в снег. В таких случаях мне приходилось нести его на себе. Я был уверен, что Авдеев, обеспокоенный нашим долгим отсутствием, вот-вот выйдет по нашему следу навстречу, и тогда вдвоем, на носилках, мы легко донесли бы пострадавшего до лагеря.

Но Авдеев не появлялся, и я продолжал нести раненого.

Через каждые два-три километра я разводил костер и согревал горячим чаем Софронова. Без движения он отчаянно мерз, а я задыхался от жары и промок от пота.

Небо затянуло плотными дымчато-серыми облаками, пошел мелкий, частый снег. Нужно торопиться, так как вчерашний наш след становился еле заметным, а потом исчезнут даже углубления в снегу от лыж.

Рассчитывать на помощь Авдеева не приходится: если не пришел до сих пор, наверное, также ходит по тайге. Провести вторую ночь у костра, на морозе, да еще во время снегопада, который вот-вот может перейти в пургу,- ужасно! Продукты кончились, все живое в тайге запряталось в гнезда, норы, затаилось до наступления хорошей погоды.

В голове стучит неотвязная мысль: «Лишь бы не сбиться с пути, дойти до лагеря…» Липкая горечь то и дело перехватывает горло, и я жадно хватаю ртом снег с рукава своей куртки. Софронов, видя, что я выбиваюсь из сил, попросил оставить его возле костра, чтобы налегке я мог быстро дойти до лагеря и позвать на помощь Авдеева. Наверное, если бы со мной случилось нечто подобное, он бы так и сделал. Но одно дело охотник, умеющий безошибочно находить дорогу в лесу по самым еле приметным следам, и я. Смогу ли я быстро найти лагерь? Снегопад скрыл следы, за снежной пеленой исчезли приметные ориентиры - вершины сопок. Только опытному следопыту, бывалому таежнику под силу отыскать в такую погоду свою палатку. Я же в этом отношении не был уверен. Даже найдя палатку, отыщу ли я потом Софронова? Оставить товарища одного в лесу, без пищи, во время пурги? Костер быстро погаснет и тогда-конец.

Нет, уж лучше выбираться вместе или погибать вдвоем. По крайней мере совесть моя будет спокойна, что я сделал все, что мог, для спасения своего товарища.

Вначале Софронов казался мне легким, как мальчишка, но чем дальше, тем становился тяжелее, будто наливался свинцом.

Сумерки стали надвигаться раньше, чем обычно. Чтобы не пройти лагерь или не обойти его стороной, я через каждые полчаса делал по два выстрела - это наш условный сигнал бедствия.

Быть может, Авдеев близко, услышит их и выйдет мне навстречу?

Силы меня покидали. Задыхаясь от усталости, спотыкаясь, брел я по снежной целине. В глазах плывут и расходятся, как от камня, брошенного в воду, радужные круги - то синие, то оранжевые, то красные. В горле пересохло. Снежинки, падающие мне на лицо, кажутся теплыми, как летние дождевые капли. А Софронов стучит зубами от холода и дрожит. Он уже сутки мучается от боли и холода, так как лишен возможности двигаться. Временами он стонет и что-то бормочет. Ему очень неудобно на моей спине, но он старается не ерзать, так как видит, что я еле-еле держусь на ногах.

У меня нет сил нести дальше Софронова. Я прислонился плечом к дереву, чтобы перевести дух. Ничего не поделаешь, придется вторую ночь провести у костра, если только пурга не сделает ее для нас и последней.

Посадив на ветки Софронова, я развел огонь и пошел в сторону от костра на поиски более крупных дров, чтобы запасти их на ночь. Огонек костра, мерцавший между деревьями, служил мне ориентиром при возвращении. Стоило мне снять с плеч Софронова, как мороз пробрал меня до костей.

Вдруг легкое, мелодичное позванивание донеслось до моего слуха.

«Галлюцинация,- подумал я.- Неужели я так ослабел, что скоро свалюсь с ног? Ведь говорят, что, прежде чем замерзнуть, человек сначала погружается в сон, в ушах у него звенит, а уж потом наступает смерть!»

Я потряс головой. Ветер колыхнул ветви, осыпал меня густой снежной пылью. Вместе с этим первым дыханием пурги совсем близко вновь раздался звон, теперь уже не призрачный, а явный, звон оленьего ботала.

Ура! Спасение! Я бросился туда, откуда доносился звук и увидел меж кустами рогатую голову оленя, настороженно всматривавшегося в меня.

Олень фыркнул и бесшумно убежал. Среди редкого лист-веника смутно белела покрытая снегом палатка и возле нее бродили наши олени.

Софронов встретил меня недоумевающим взглядом.

- Понимаешь, палатка рядом! - закричал я и снова легко, как ребенка, подхватил его на руки.

- Это хорошо, хорошо,- бормотал Софронов.- В палатке огонь будет, жить будем, а то думал пришла пора умирать. Я старый, мне ничего, а ты еще молодой, здоровый…- Он все еще не верил в спасение.- Смотри, в самом деле палатка, а я думал, потерял ты дорогу, кружить по тайге стал. Теперь хорошо… Чай попьем.

Я внес его в палатку. Она была пуста. Накрыв больного шкурами и спальными мешками - всем, что нашлось в палатке, я растопил печку, и через пять минут от нее стало распространяться живительное тепло. Согревшись, Софронов заснул глубоким сном, не дождавшись пока закипит в котелке чай.

Где же Авдеев? Неужели ищет нас? Может, ходит по тайге где-нибудь невдалеке? Как бы отвечая на мои вопросы, заскрипел снег под тяжелыми ногами и пола палатки приполнялась. Вначале просунулась рука, потом голова Авдеева, заснеженная, как у деда-мороза в новогоднюю ночь. Вслед за ним в палатку юркнула собака и, помахивая хвостом, улеглась у самого входа. Ничего, мол, не поделаешь, замерзла, по тайге набегалась, тоже надо отдохнуть!