Всеволод Сысоев - За черным соболем

- Ты меня слушай,- не торопясь говорил Авдеев,- я, слава богу, по тайге не первый год хаживаю. Возле надьи всегда надо раздеваться. Первым делом так безопаснее, в случае искра, так белье прожжет и ты ее сразу учуешь, а в верхней одежде можно обгореть, голым останешься. Второе - теплей так. Встанешь от надьи утром, оденешься, будто из теплой хаты вышел, бодрый, свежий, отдохнувший, а когда в шубе спишь - только от огня, а тебя уже трясет…

Надья - простое по устройству сооружение-привела меня в восторг: я лежал, смотрел в морозное звездное небо и чувствовал себя, как на печке. Измученный прошлой бессонной ночью, я крепко уснул и спал до самого утра. Сквозь сон я слышал, как одевался рано утром Авдеев и поправлял надью, постукивая топором, как залаяла собака - наверное, подошел к огню олень.

Отдохнув за ночь, мы сделали днем большой переход. Мы торопились, продовольствие было на исходе. Каждый нес за собой в мешке весь свой запас. Надолго ли его хватит? Зимой убить в тайге зверя не так просто, особенно в светлой лиственничной тайге. Правда, на худой конец у нас имелся один олень, но если его зарезать и съесть, кто тогда будет тащить нарту?

Дни уходят, нанизываясь на цепочку времени, как бусы на нитку. Морозы стоят крепкие, лица у нас обветрели, почернели от дыма и загара. Я оброс первой курчавой бородкой, превратился в таежного бродягу, какие выходили в стародавние времена из тайги после долгих скитаний в поисках золота или драгоценной пушнины.

Мне все еще жаль погубленную чудесную шкурку первого черного соболя и порой начинает казаться, что такого соболя и не было, что все это, как мираж, сновидение, от которого я никак не могу пробудиться. Мое московское житье теперь так далеко от меня, что даже не верится, жил ли я там когда-то, или, наоборот, все эти искания по тайге - сон, и стоит только открыть глаза…

Мороз за тридцать градусов покалывает щеки, нос, знобит тело, заставляет поворачиваться. Это не сон - явь, и я, как о недосягаемом счастье, мечтаю о теплой хате.

Все было бы ничего, не страшны трудности, мою душу точит беспокойство - время идет, а где соболи? Как я покажусь на глаза Скалову, Мамонову, что им отвечу?..

По нашим расчетам, до селения Стойба остался один переход. Настроение приподнятое, возбужденное, и мы долго не укладываемся спать.

Ночь стоит безлунная и темная. Но вот, будто в предвидении большого города, к которому мчит тебя скорый поезд, небо на севере начало светлеть. Словно свет далекого пожара, оно напитывается багрянцем и разгорается все сильней и сильней. Яркость красок нарастает с каждой минутой. Под красным небом у самого горизонта появилось светлое пятно. Его золотистые лучи рассыпаются веером и пронизывают багряное небо. Северное сияние! Оно не похоже на те, которые мне приходилось видеть на картинках в книжках, но все равно захватывает своей чарующей красотой. В ожидании новых красок мы все трое стоим и следим за переливами света, но золотистые лучи начинают постепенно меркнуть, гаснет и красный свет, и сквозь него искорками проглянули крупные звезды. Мороз знает свое дело: щиплет за нос, уши, и мы спасаемся под защиту разгоревшейся надьи, где светло, тепло, спокойно…

С великой радостью я ввалился в теплую деревянную избу, с порога пахнувшего на меня кислой капустой, дегтем, свежеиспеченным хлебом.

- Здравствуйте! Примите нас до хаты, добрые люди!

- Проходите, пожалуйста!

Председатель колхоза - эвенк принял нас радушно. В течение двух дней я отлеживался на лавке, покрытой косматой медвежьей шкурой. В эти дни не жалели дров и печь всегда жарко топилась, а чай не сходил со стола, как и мясо, и рыба - все, что дает тайга.

Председатель колхоза послал человека за оленями для нас, и пока ожидали их, мы расспрашивали стариков о соболях, но те не могли сказать ничего определенного.

- Раньше было много, теперь давно на охоту не ходим. Однако и сейчас должен быть! - вот и все, что нам удалось узнать. Все охотники были на пастбищах и промысле, а председатель больше интересовался оленями, белкой, так как колхоз был оленеводческий и охотничий промысел служил только подспорьем основному занятию. К тому же запрет на соболя в течение последних лет снизил среди эвенков интерес к этому зверьку.

Короче говоря, ничего вразумительного я узнать не мог и обратился за советом к своим спутникам.

- На Джагды надо ходить,- заявил Софронов.- Там гора высокая, крутая, место совсем глухое. Будем еще там искать, если не будет, ты в город пойдешь, мы домой - в Чумикан.

- Сначала на хребет Турана надо сходить,- не согласился Авдеев.- Ведь говорят старики, что раньше там соболь был. Может быть, там встретим промысловиков, расспросим. Должны люди знать, где еще соболь водится. Оттуда не поздно будет и на Джагды податься.

Пришлось согласиться с доводами Авдеева, которые были мне больше по душе. К тому же и жители говорили - хребет Турана богат разным зверем, там леса густые.

Купив в колхозе оленей, палатку и кое-что из припасов, мы, вновь экипированные, отправились на хребет Турана - водораздел между реками Селемджа и Бурея.

Нас провожала целая ватага ребятишек, женщин а стариков - соседи председателя колхоза, у которого мы остановились.

Среди провожающих была восемнадцатилетняя девушка с тяжелой иссиня-черной косой и блестящими, как вишенки, глазами - дочь председателя Нюра.

Я стоял возле нарты с уложенным на нее снаряжением, когда она подошла ко мне. Улыбаясь и показывая белые, чистые, как перламутр, зубы, смуглолицая и разрумянившаяся, с непокрытой головой, она, смущаясь и краснея, сказала:

- Счастливого пути!

- До свидания, Нюра! - ответил я, пожимая ее маленькую, но сильную руку.

Софронов тронул оленей, крикнул: - Э-гей!

Пора и мне, а на память невольно пришли давние, где-то читанные или слышанные стихи:\

Взмахнув рукой на прощание, я сел на нарту и пустился догонять своих товарищей.

Солнце опустилось за зубчатую кромку островерхих лиственниц, погасло пламеневшее небо, а мы все продолжали ехать по заснеженной девственной тайге. Тихая морозная ночь. Серебристой краюшкой повисла в светло-голубоватом небе луна, олени с нартами, как тени, мелькали между деревьями. За нартами стлался «дымящийся» след поднятого копытами сухого снега. Поблескивали полоски, оставляемые полозьями. Налетая на мерзлые бугры мха, нарты подпрыгивали, скрипели, и тогда надо было удерживать равновесие ударом выставленной ноги.