Томас Венцлова - Вильнюс: Город в Европе

В межвоенном Вильнюсе оказалось достаточно пространства лишь для польской культуры. Если ее что и ограничивало, то местонахождение на окраине государства, между двумя неприступными рубежами — Литвы и СССР, — далеко от Варшавы, Кракова и других центров, которые притягивали интеллигенцию; да еще то, что Вильнюс был нищим городом. Но все-таки рядом с провинциалами в нем жили своеобразные личности, известные по всей стране; многие из них работали в восстановленном университете. Общество ощущало долг перед памятью просветителей и романтиков; так, уровень профессоров и студентов не должен был отличаться от уровня больших городов — скорее, ему полагалось быть выше. Не исчезла и традиция довоенных выставок, концертов, театров, кабаре. Как и прежде, процветал «Белый Штраль» и другие кафе, в которых шли жаркие дискуссии о политике — краёвцы продолжали спорить со сторонниками Пилсудского, те не соглашались с эндеками. Когда выяснилось, в какой из келий василианского монастыря был заточен Мицкевич, там организовали литературные вечера; на них бывали и писатели из дальних стран, вплоть до Гилберта Кийта Честертона, который видел в Вильнюсе идеал католической Европы. Литераторы обычно не обращают внимания на запреты и фобии правительств, так что выступать в келье Конрада приглашали и литовцев.

Городу было суждено еще раз вырастить поэта обоих народов, который стал связующим звеном между литовцами и поляками, — так же, как Мицкевич. Чеслав Милош родился перед Первой мировой войной недалеко от Каунаса, в самом центре этнической Литвы, в дворянской семье; родители говорили по-польски, но мать происходила из литовского рода и знала литовский язык. На родине Милоша можно было слышать оба языка — мелкая польская шляхта жила вперемешку с литовскими крестьянами; и теми, и другими во время восстания 1863 года руководил Антанас Мацкявичюс. Из независимой Литвы, враждебной полякам, семья Милошей перебралась в Вильнюс. Чеслав посещал гимназию Сигизмунда Августа, в которой познал многообразие города. В одном из своих эссе он вспоминает фамилии школьных друзей — Алхимович, Блинструб, Бобкис, Болбот, Волейко, Дабкус, Мейер, Мейштович, Микутович, Мирза-Мурзич, Сволкень, Семашко, Чеби-Оглы. Ни одну из них нельзя назвать чисто польской, почти у всех есть белорусский привкус; две фамилии — литовские, две — татарские, одна — немецкая, одна — датская. Преподавали в гимназии по-польски, но совсем неподалеку, в гимназии Витовта Великого, ученики с похожими фамилиями говорили и сдавали экзамены по-литовски. Их учителя растили кадры не для Польши, а для будущей литовской столицы, остававшейся в сфере мечтаний. Милош поступил в Вильнюсский университет и некоторое время жил в переулке Литераторов, который зигзагами спускался от костела св. Иоаннов к Вильне; переулок так назвали то ли в честь букинистических лавок, то ли потому, что в одном из его домов когда-то останавливался Мицкевич. В Вильнюсе двадцатого века Милош чувствовал себя почти филоматом, только бунтовал он не против царской России, а против провинциального духа и официальной идеологии. Из профессоров его больше всего заинтересовал Мариан Здзеховский, приятель Мережковского и Зинаиды Гиппиус, который истолковывал мир как царство скорби и зла, а современность — как апокалипсис, во время которого надо вести себя стоически, без надежд и иллюзий. Зло, по Здзеховскому, воплощали два самых больших несчастья эпохи — коммунизм и национализм. При этом Милош проникся идеями краёвцев и стал их сторонником, со временем даже начал называть себя последним гражданином Великого княжества. С несколькими друзьями-студентами он основал авангардный журнал «Жагары» («Žagary»). Название было литовским, «žagarai» — это сухой хворост, которыми крестьяне вильнюсских окрестностей растапливают костры.

«Жагары» остались в истории в основном потому, что Милош печатал там свои ранние стихотворения. Странные, немного сюрреалистические видения, в которых он говорил о разрушенных городах и дымящих крематориях, соответствовали духу пророчеств Здзеховского. Они дали начало целому литературному направлению, названному катастрофизмом. Это направление влияло и на других вильнюсских поэтов — журнал внимательно читали литовцы Юозас Кекштас, Альбинас Жукаускас, а Шмерль Качергинский и Авраам Суцкевер основали группу «Молодая Вильна» («Jung Vilne»), которая занималась примерно тем же, что и группа Милоша, но на идиш. Кроме стихов, в «Жагарах» появлялась и политическая публицистика. Молодежь противилась триумфальной официальной риторике, которой в свете нацизма и сталинизма было все труднее верить. Милош с иронией писал: «Вильно, прекрасный и мрачный северный город. В окно видна мостовая в ухабах, лужи и кучи навоза. Дальше выщербленная стена и деревянные изгороди. В центре города собаки грызутся посреди улицы, и ни одна машина их не спугнет. Бедная столица! Не смешон ли спор из-за этих запутанных переулков еврейского гетто? Из-за развалин княжеского замка? Из-за нескольких нищих поветов, население которых растит лен на бесплодных песках и вместо махорки курит вишневые листья, а вместо спичек у них кресало?.. Восточный Страсбург, раздираемый двумя враждебными силами. Заржавленный ключ от захлопнутых дверей Восточной Европы». В регионе, который оказался между Сталиным и Гитлером, надо было искать компромисс, а главное — понять, что у Польши нет исключительного права на Вильнюс, а Литва обязана иметь в виду не только литовскую традицию города. Воображение рисовало примирение обеих стран и даже союз с государствами от Финляндии до Чехии и Словакии, который мог бы перевесить давление тоталитарных сил. Но все это осталось нереальным проектом. Дело закончилось конфискацией номера «Жагары» и следствием, которое, правда, прокурор закрыл.

Предчувствие катастрофы стало действительностью в 1939 году. Милошу было тогда всего двадцать восемь, потом ему пришлось испытать подполье, эмиграцию, мировую славу а в старости возвращение в Вильнюс — «безымянный город», который он описал, возможно, лучше всех поэтов. А философ Здзеховский умер в Вильнюсе перед самой войной, не дождавшись исполнения своих пророчеств. Много лет спустя Милош посвятил ему стихи: