Игорь Забелин - Встречи, которых не было

По лоции Алексея Филипова можно подсчитать, с какой скоростью передвигались казаки по морю: на кочах «своею силою» они проходили за день двадцать — двадцать Пять километров.

Обнаружив лоцию Алексея Филипова, я опубликовал о ней коротенькую заметку в «Известиях Всесоюзного географического общества». Мне показалось сначала, что появление этой заметки осталось никем не замеченным. Но через несколько лет, рецензируя для центральной газеты детскую книгу «Моря нашей Родины», написанную ныне покойным профессором Карелиным, я встретил в ней имя Алексея Филипова. Это принесло мне большую радость. И до сих пор мне приятно сознавать, что моя доля участия есть в том, что заслуги Алексея Филипова, умного и отважного казака, получили признание в наши дни, через триста лет после того, как дн кончил писать свою лоцию, а также в том, что Филипов начал новые посмертные странствия — из книги в книгу. А ведь далеко не всем жившим на белом свете выпадает такая честь!

Вновь приходится пожалеть, что мы очень и очень мало знаем о славной плеяде русских землепроходцев, что мы недостаточно внимательны к скромным описателям земли русской… Больше мне почти ничего не известно об Алексее Филипове. Знаю лишь, что он благополучно прибыл в Якутск и вместе с товарищами подал на имя «государя всея Руси» отписку, в которой рассказал о походе. Заканчивалась она так: «Вели за это, государь, Ленскому воеводе Дмитрию Андреевичу Францбекову да дьяку Осипу Степанову принять нашу челобитную и наш послужной список и заплатить нам государево жалование». Получил Алексей Филипов государево жалованье или нет — бог весть, мог и не получить, в те времена это никого не удивило бы. Но в той же отписке Алексей Филипов и его товарищи выражают готовность идти проведывать новые земли и лишь просят пополнить их отряд людьми.

Так, наверное, и было: немало еще постранствовал по Сибири и Дальнему Востоку землепроходец Алексей Филипов — составитель первой лоции северо-западного побережья Охотского моря…

В этом рассказе о первых землепроходцах на Охотском море я несколько раз упомянул имя казака Семена Ивановича Епишева, и порой не без легкой иронии. Это оправдано: особой удачливостью он не отличался, казаки его не слушались (бывало, что и били), бунтовали, прятали от него меха, играли в запрещенные азартные игры, перепродавали друг другу ясырных баб, а Семен Епишев обращался к ним с пространными речами, уговаривал вести себя прилично, а когда речи не помогали, садился и подробно излагал в отписке «Государю царю и великому князю Алексей Михайловичу всея Руси…» свои злоключения, горько сетуя на непослушных казаков.

Но прежде чем окончательно расстаться с Семеном Епишевым, мне хочется сказать о нем и несколько серьезных слов, им вполне заслуженных.

Много разных специалистов-самоучек (как выразились бы мы теперь) странствовало в XVII веке по Сибири: и рудознатцы, и звероведы, и жемчужники, и дорожники, и среди них помясы… Помясы, или, как их еще называли, «люди травного дела», «травники», — это знатоки лекарственных растений, народные врачи и фармацевты. В Москве в то время существовал Аптекарский приказ, своего рода министерство здравоохранения. В 1668 году этот Аптекарский приказ обратился к сибирским воеводам с требованием обязать помясов-травников прислать известные им лекарственные растения и указать, от каких болезней они помогают. На этот приказ отозвался один Епишев (по крайней мере других ответов пока не найдено), живший в те годы в Якутске. Он стал постоянным корреспондентом Аптекарского приказа и с хорошим знанием дела сравнивал европейские лекарственные растения с сибирскими. Он не скупился на описания («Трава колун, цвет на ней бел, горьковата, растет при водах, не во всяких местах…»), перечислял все известные ему виды, а известно их ему было немало. Достаточно сказать, что, по последним сведениям, в Сибири имеется около пятидесяти видов лекарственных растений (точнее, признанных медициной лекарственными), а Семен Епишев знал около двадцати лекарственных трав.

…В 1655 году боярский сын Андрей Булыгин, отправленный из Якутска «с государевыми служилыми людьми на государеву дальнюю службу на Ламу, на большое море Окиян, на Улью, на Охоту и на Мотыклей реки», послал из Охотского острога воеводе Михаилу Ардыженскому две отписки, из которых мы узнаем следующее. Спеша на смену Епишеву, который, как полагали, продолжал служить государеву службу на Охоте, Булыгин, к своему немалому удивлению, встретил Епишева на Улье. Епишев поведал ему о своей судьбе: эвены сожгли Косой острожек, аманаты разбежались, служилых людей на Охоте не осталось, и вообще жить там «от иноземцев не в силу…»

Пришлось боярскому сыну Андрею Булыгину все начинать сначала, с боем пробиваться в Охоту, ставить новый острог. Все это он сделал, а потом его сменили новые служилые люди, продолжившие борьбу русских за Охотск. Сам Андрей Булыгин в 1659 году вернулся в Якутск и был отправлен провожатым с соболиной казной в Москву.

…Палатка стоит на берегу Пенжины. Тихо пламенеет неугасающий, но к утру растворяющийся в голубизне ночной закат. Я смотрю на него сквозь полупрозрачный марлевый полог, углы которого пришиты к палатке. Совсем близко, — но кажется, что они далеко, — мельтешат комары, а дальше по легчайшему зеркалистому блеску угадывается река и чернеют на фоне желто-розового неба волнистые гряды сопок. Можно приподняться в спальном мешке, и тогда можно увидеть и галечниковый берег Пенжины, и редкие кусты ивняка, и стремительную мускулистую гладь реки, а на противоположном берегу разглядеть светлый чозениевый лес [5] Чозения, иначе — ива-кореянка, у местных жителей — ветла, одно из основных лесообразующих растений на Пенжине, на Анадыре. — И.3. очень похожий на лес эвкалиптовый… Привстать — оно как будто бы и просто, но тогда невольно коснешься плечами или затылком полога, а гуд комаров в палатке так устрашающ, что трудно решиться на активные действия.

Спать не хочется, но не от бессонницы, а просто потому, что позади знойный и душный, насыщенный комариным звоном день, а сейчас прохладно, сейчас отдохнула от неисчислимых укусов кожа, ибо под пологом нет ни одного комара — об этом позаботился сын.

Розовые — совсем светлые, можно читать — ночи вносят свои коррективы в наш экспедиционный режим: мы поздно ложимся и поздно встаем, хотя обычно в экспедициях все делается наоборот. Но отработать свое все успевают, и это главное. Вовсе не исключено, что когда появится много мошки — больше, чем сейчас — мы вообще перейдем на ночную работу: комары трудятся круглосуточно, а мошка к ночи стихает; правда, не в такие светлые ночи.