Игорь Забелин - Встречи, которых не было

— А погодка портится, — сказал милиционер, лично ко мне приставленный. — Может, к добру, что мы тебя… это… задержим.

Погодка действительно портилась, а начальственные тени всё двигались и двигались за желтыми стеклами, и все так же неторопливо.

Человек в шинели без погон вернулся и сказал про меня:

— Отправим его к Демидову. Пусть разбирается. Проводишь его, Ефремов.

Очень маленький, я бы даже сказал миниатюрный, милиционер выступил вперед, небрежно, но так, чтобы я увидел пистолет, распахнул плащ и предупредил:

— Побежишь — стрелять буду.

— Больно-то надо мне бегать, — сказал я. — Вы нам отъезд срываете.

— А хочешь — пробегись, — сказал проводник овчарки, смотревшей на меня добрыми карими глазами. — Все равно догоним.

— Шаг вперед, и держись левее, — распорядился мой конвоир и положил руку на расстегнутую кобуру.

В другое время я бы смеялся, но сейчас мне хотелось взвыть. Я молча шагал впереди миниатюрного милиционера, выполняя его распоряжения («Направо! Еще раз направо!») и пытаясь угадать, разговаривал человек в шинели с кем-нибудь из наших или нет.

Вместо «черного ворона» меня усадили в грузовик и наконец доставили к лейтенанту Демидову. Буквально через минуту туда же ворвался Ковзан. Был он заспан и неумыт, но полон энергии и вооружен мандатом. Лейтенант Демидов подробнейшим образом ознакомился с мандатом, прочитав его от первой до последней строчки, повертел мандат, и мне даже показалось, что второй раз он читал его не сверху вниз, а снизу вверх.

— Значит, ошибочка вышла, — признал лейтенант Демидов, отпуская меня.

Машину загрузили без моей помощи. И женщины уже приготовились к отъезду, когда я пришел. Оказывается, их разбудила сторожиха: очень уж ей хотелось сообщить моей жене, что меня забрали в милицию.

— Игорь, вы не могли побыстрее уладить там свои дела? — сурово осведомился Николай Иванович Михайлов.

Пожав плечами, я влез в машину и прикрыл вещи, уложенные в передней части кузова, плащ-палатками — вся мостовая уже была в черных дождевых оспинках. Мы тоже завернулись в плащ-палатки и сели спиной к ветру.

Час, второй, третий шла машина, петляя по горным дорогам, а дождь все не прекращался, и было скучно и холодно, и зло брало на нескончаемый дождь. Мы невесело шутили, что сами выпросили его себе в дорогу.

Дождь ненадолго поутих в весьма торжественный и удачный момент: шоссе повернуло почти под прямым углом, подъем кончился, и с перевала нам открылся Байкал. Темный — темнее хмурого неба — и спокойный, словно ветры не решались потревожить его, он уходил на севере в туман как в бесконечность, а с юга к нему робко подступали черные сопки… Два года назад, возвращаясь с Чукотки, я увидел Байкал впервые, и увидел его в бурю. Где-то, не доезжая Читы, я неожиданно свалился с тяжелой ангиной, вовсю температурил и почти не вставал со своей верхней боковой полки. И Байкал, будто учтя мое бедственное положение, сам почти вплотную подошел ко мне: белые волны с такой силой били в скалистый и укрепленный камнями берег, что брызги долетали до моего окна и чистейшие струйки байкальской воды змеились по стеклу, как в дождь…

Во время «великого сидения» в Иркутске мы ненадолго съездили на Байкал, в Лиственничное, а из Лиственничного — на биологическую станцию в Большие Коты. Байкал был тих и прозрачен, и сквозь зеленоватую воду даже на сравнительно большой глубине виднелось желтоватое дно. Мы завтракали, черпая кружками из-за борта, и любовались лесистыми сопками и падями… А на обратном пути с сопок внезапно сорвалась сарма, к счастью не очень сильная, короткие резкие волны зашлепали в низкие борта катерка «Биолог», и пошел сильный крупный дождь… Такой, как сейчас у Култука, Байкал был невзрачен и слишком уж сер и пасмурен, но мы, выворачивая шеи, все смотрели и смотрели на него, пока машина спускалась к поселку…

В Култуке ласково повеяло с Байкала влажным и теплым, но едва машина вновь пошла вверх, к очередному перевалу, как с гор нахлынул холодный, с дождем воздух.

Дождь так и не кончился до вечера, до тех сумеречных часов, когда мы наконец увидели Мондинскую котловину и село Монды — конечный пункт нашей поездки. Оттуда, из села, нам предстояло уйти в горы.

Ясное утро в горах, даже если оно тихое, запоминается звонким, как весенняя капель.

Право же, утром ничто не напоминало серого вчерашнего дня. Вспенен и полноводен Иркут?.. Но не такая уж это невидаль для горной реки. Присыпаны снегом окрестные вершины?.. Но ведь и это в горах не редкость, а слепящая белизна летнего снега — она как раз противоположна вчерашней мрачности, вчерашней хмури… Воздух чист и морозен, и хочется дышать глубоко и часто, чтобы как можно больше вобрать его в себя. Изумрудная трава чуть тронута дымчатым налетом инея. Иней исчезает тотчас, как только солнце, подымаясь из-за гор, касается травы, и опрокинутая на землю радуга бежит по следам ночной тени, словно угоняя ее прочь…

Мы поселились в школе, на краю села Монды. Каникулы, школа пустует, и из щелей на крыльце торчит трава. Вещи сложены в сенях, а единственный класс — это, так сказать, наша жилая комната. Окна класса выходят на юг, к реке, и можно сколько угодно любоваться Иркутом и плосковерхими сопками за ним.

За время долгого пути под дождем имущество наше все-таки немножко подмокло и, главное, отсырели черные сухари, коими мы запаслись месяца на три. Подождав, пока солнце прогреет землю, мы расстелили плащ-палатки и высыпали на них из крафтовых мешков сухари, а дабы сбежавшиеся со всей деревни собаки и куры не расправились с ними по-своему, организовали надежную оборону.

Не все необходимые дела — дела интересные, и за просушиванием сухарей каждый развлекался как мог. Сначала мы пробовали читать, но вскоре обнаружили, что противники наши умело просачиваются сквозь оборону, пока глаза опущены в книгу… Пришлось книги отложить, и только Николай Иванович Михайлов, пользуясь своим, начальственным положением, продолжал читать. Он читал журнал «Известия Всесоюзного Географического общества», в котором была опубликована статья С. В. Обручева под названием «Орография и геоморфология восточной половины Восточного Саяна». Это — про район наших работ, и, стало быть, Михайлов тоже находился при деле.

…Сочувствуя нашему бедственному состоянию, он время от времени рассказывал нам о прочитанном.

— Обручев выделяет в котловине два комплекса террас, — говорит, не отрываясь от журнала, Михайлов. — Современные, — он топает ногой по современной речной террасе, — и третичные или четвертичные, сложенные рыхлыми конгломератами, — Михайлов показывает большим пальцем себе за спину, и я смотрю в том направлении, но вижу не террасы (их и не видно с нашего места), а резко вписанные в голубое небо белые, с черными ребрами вершины Мунку-Сардыка.