Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

К концу мая, а зачастую и гораздо раньше вся вода в «куймах» и «кхаках» высыхает, и дно их превращается в твердую, раскаленную под лучами горячего солнца глиняную корку. Казалось, что в таких условиях никакая жизнь невозможна. Однако, фильтруя воду через планктонную сеть, мы нашли там большое видовое разнообразие коловраток, ракообразных — циклопов, дафиний и жаброногов-хироцефал. Встретились и личинки комаров. За короткий весенний период личинки превращаются в куколки, и вскоре из них вылетают взрослые насекомые, переживающие сухой и жаркий период года и последующую зиму в почве, в растениях, в щелях камней. Планктонные организмы переживают это время внутри оболочки, очень похожей на яйцо. Насколько совершенно это приспособление, показывает следующий пример: мой коллега по институту в Ленинграде получил по почте в конверте щепотку сухой пыли со дна высохшего водоема из пустыни Сахары. Он залил эту пыль водой, и через некоторое время в ней ожили ветвистоусые ракообразные, родственные нашим дафниям. Таким же способом я «оживлял» и прокаленную солнцем, твердую, как камень, глину со дна временных водоемов Каракумов.

Обилие жизни в водоемах и колодцах важно и интересно для ученых, но весьма неприятно для потребителей воды. Иной раз, наклонившись над бочонком, чтобы набрать воды во фляжку, я отшатывался при виде сплошной массы кишащих там жаброногов величиной с половину спички.

В одном из встреченных нами аулов, в Кара-Мурате, мы застали картину тогдашнего быта туркмен в пустыне. Даже первые впечатления говорили о том, что в ауле сохранился еще феодальный строй и сословные различия: кто побогаче, жил в хороших юртах, победнее — в примитивных шалашах. У первых было много скота, особенно курдючных овец. Мы поинтересовались, надолго ли хватает аулу весенней воды в «кхаке». Оказалось, что запас этот не так мал — воды для 1000 овец хватало на 20–30 дней. Потом аул снимается с места и откочевывает к своему родовому колодцу, до поры до времени засыпанному песком.

Так от колодца к колодцу, от «кхака» до «куймы», мы продолжали свой путь. Пасмурные дни кончились, начало палить солнце, и уже утром почва нагревалась более чем на 40°.

Появились в большом количестве насекомые. Вечером на свет костра их летело так много, что они буквально засыпали людей, сидящих у костра, падали в чай. На такырах начали попадаться термитники двух видов: закаспийского термита и туркестанского. Гнезда первых возвышались над поверхностью такыра в виде довольно крупных холмов и были хорошо заметны издали. Разрез показал, что они пронизаны ходами и камерами. При температуре поверхности почвы в 33° в термитниках уже на глубине в 10 см было 25°, а на сорокасантиметровой глубине всего 21°. Гнезда туркестанского термита мало выдавались над поверхностью такыра и не были так заметны, как закаспийского.

Не менее интересны на такырах гнезда муравьев, похожие на маленькие вулканчики высотой до 20 см. Вокруг кратера в гнезде шла кольцевая воздушная камера, защищавшая верхнюю часть гнезда от перегрева. На разрезе кроме обычных ходов виднелись зерновые камеры, где хранились запасы семян растений. Больше всего этих камер с запасами было на глубине 30–50 см, глубже 60 см они исчезали.

Солнце продолжало раскалять песок, доставалось и нам. Температура воздуха в тени достигала уже 37°. Целый день, сидя в седле, мы находились под горячим солнцем, и от него некуда было деться. В седельной сумке — куржуме всегда была фляжка с водой, но она предназначалась только на вечер. В начале нашего путешествия мы после долгого перехода по неопытности садились отдыхать прямо на песок, но тут же вскакивали: он был раскален. Скоро мы догадались снимать верхний слой сантиметров на 15–20, под ним оказывался прохладный и даже сырой песок.

Наше монотонное движение с «верблюжьей скоростью» по барханам, такырам и бугристым пескам иногда прерывалось сильным и внезапным ветром, поднимавшим тучи песка. Сразу темнело, и трудно было сказать: что было хуже: жгучее солнце или ветер с песком вперемежку. Кроме того, наше оружие приходило в негодность и его надо было каждый раз тщательно чистить.

Иногда на верхушке бархана неожиданно появлялась фигура пешего туркмена. Как уверяли наши проводники, это были соглядатаи Джунаид-хана, оценивавшие наши силы и вооружение. Если бы мы поймали такого разведчика, мы не смогли бы доказать, что это колтоман, а не бедный пастух, ищущий овец, отставших от отары…

Девятый день в песках. Запасы воды в бочонках почти кончились, а остатки испортились, и в ней развилась всякая живность. Хуже всего было с лошадьми, без воды они могли погибнуть, в то время как верблюды могли еще терпеть. Но шли верблюды все тяжелее. Уже не раз некоторые ложились в пути, а поднимать их стоило больших трудов. Решили, так и не дойдя до колодцев, сделать остановку. После короткого отдыха, дав не более четверти ведра воды лошадям, мы снова пустились в путь, пытаясь скорее дойти до колодцев Мамет-Яр. Местность не изменилась: все те же бугристые пески и такыры, но чаще стали встречаться изящные, высотой от полутора до трех метров деревца песчаной акации. Их серебристая крона, как ажурное кружево, совсем не давала тени. Появился в большом количестве белый саксаул, много кустиков солянки и два вида каллигонума; один был в цвету, другой еще собирался цвести.

На пути к колодцам Мамет-Яр встретили дождевую яму, где сохранилось немного воды, но она была буро-желтого цвета, непрозрачная и с сильным аммиачным запахом. Пить ее нельзя было, нельзя было и поить лошадей. Так ни с чем мы двинулись дальше. Постепенно такыры стали встречаться реже, а пески стали менее закрепленными. Непрерывно дул сильный ветер, хотя даже слабому достаточно пяти минут, чтобы совершенно сгладить следы каравана на поверхности барханов. Очевидно, опытный караван-баши ориентировался в пути не столько по местным знакам или следам, сколько по положению солнца, а ночью — звезд.

С трудом, но мы все же дошли до колодцев Мамет-Яр. Напоили животных и наполнили свои бочонки.

Всего мы насчитали в Мамет-Яре 19 колодцев, но только в восьми из них вода была пригодна для питья. Она стояла на большой глубине — не менее 20–25 м ничтожным слоем в 10–15 см и имела резкий запах сероводорода. По словам местных жителей, запаса воды было достаточно только для того, чтобы напоить один раз 100 верблюдов и 1200 овец. Остальные колодцы были либо без воды, либо прикрыты колючей травой — знак того, что колодец не действует.

Мы оказались свидетелями того, как местные жители достают здесь воду из колодцев. Туркмен на длинном аркане опускал в колодец мешок из шкуры барана емкостью 3–4 ведра, растянутый на крестовине, а назад его вытаскивал верблюд, которого мальчик вел прочь от колодца; в другой раз мы видели, как ту же операцию проделывали четыре туркмена. Вокруг колодца толпились верблюды, их поили из небольших деревянных колод. Как нам сказали, верблюдов и овец поят не чаще чем один раз в 2–3 дня.