Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

Давно я не был на Пинеге. Давно не слышал крутую и протяжную северную речь, которую без всякого преувеличения можно бы положить на ноты. Давно не видел своих пинежских друзей и знакомых: как они там, что нового в их жизни? Правда, некоторые приезжали ко мне в Москву, со многими я переписывался. Но письма — это не в счет: что можно узнать в куцых строчках поздравительной открытки?.. И вот когда я увидел разложенные веером полторы сотни слайдов, выполненных одним столичным фотографом, недавно побывавшим на Пинеге, и не узнал многих своих знакомых… я понял, как давно не был там. И принял решение: в дорогу, срочно собирайся в дорогу!..

Что такое весенняя ночь на Пинеге? В сущности это и есть утро. Медленное, праздничное, нескончаемое утро, которое встречают, не дожидаясь восхода. Море белого, жемчужного света накатывается волнами вездесущей, рвущейся ввысь музыки. Куда ни посмотришь, нет ни единой тени — все скрадывает слепящий и ровный свет. Кажется, что солнце не ушло за горизонт, а вселилось в хмурый безлюдный лес, спящую реку, в плывущие по реке бревна. Еле слышен щебет просыпающихся птах. Разбежавшись с высокого берега, падает в реку ручей, и там, где он упал, клубится розовый пар…

Наш путейский катер стоял у впадения Пинеги в Северную Двину, и я видел белую летящую реку, синие леса за рекой и льдины, похожие на груды грязного хлопка. Еще несколько дней назад они бились в причальные стенки, стонали и лязгали, как товарный состав со ржавыми тормозами, вставали на дыбы, с отчаянием заламывали к небу ноздреватые истаявшие бока, а потом обессиленно падали, разбивались и плыли дальше.

Ночью в каюте я просыпался от этих звуков и выходил на палубу слушать реку. В сиянии белой ночи она выглядела непрерывно движущимся конвейером, и только темные смерчи куликов и уток да прошлогодние бревна-, уткнувшиеся в берега, нарушали привычные цвета половодья.

Вздрогнув всем телом, как застоявшийся конь, наш катер развернулся против течения и вошел в устье Пинеги. Он шел прямо по льдинам, утюжил их своим днищем, и те, сшибаясь лбами, с затяжным стоном погружались в воду и с шумом выныривали из-под кормы, как мертвецы у Гоголя. Инженер-гидрограф Епифанов, «король здешних вод», заставлял маневрировать судно вдоль берега, выбирая подходящий зазор между крупными льдинами, чтобы не повредить корпус. Время и река торопили нас.

Дело в том, что большинство населения Пинежья живет вдоль берегов, и только река позволяет снабжать села, деревни и поселки необходимыми товарами, техникой, горючим, строительными материалами, удобрениями. Все это доставляют пинежанам караваны судов из Архангельска и Котласа. Раз в году, едва схлынет ледоход, более ста грузотеплоходов, танкеров и буксиров с баржами заходят в Пинегу и по большой воде следуют до самых верховьев. Каждый лесопункт, каждый совхоз знает, какой груз и на каком судне нужно встречать. На всю эту операцию река предоставляет не более двадцати дней: пропустит теплоходы, даст им возможность разгрузиться — и навигация закрывается до будущей весны. Следом за возвращающимися судами движется молевая древесина и буквально наступает на пятки последним караванам.

Этим караванам мы прокладываем путь — обставляем фарватер створными знаками, ставим на мелях вехи. Однако у реки, свой график, часто не совпадающий с графиком речного пароходства, и поведение ее непредсказуемо. Пинега течет согласно своей природе, как текла, быть может, сотни веков назад, еще в доледниковый период, и нет ей никакого дела до людских забот и грузопотоков. Уж кто-кто, а Епифанов знал ее неуправляемый характер.

— Разве это река?! — охотно откровенничал со мной Григорий Яковлевич. Капли пота на его лице смешивались с каплями первого дождя. — Вот где она у меня сидит! — И ребром ладони он хлопал себя по шее. — Двадцать навигаций здесь провел, и всякий раз — как впервые. Попробуй доверься этой воде, ослабь внимание! Не река — а тысяча и одна ночь…

Через час рация принесла добрую весть: в прибрежной тайге началось таяние снегов и уровень воды в верховьях поднялся на метр. Так что Ваймуши, Юбру, Дарданеллы, Чуши, Крест, Пьяный (название пинежских перекатов. — О. Л.) мы пройдем почти безболезненно. Команда путейского катера при этом известии заметно повеселела. Однако с лица Епифанова не сходило угрюмое выражение. Он стоял за штурвалом, шарил биноклем по серо-стальному полотну реки, по ее лесистым берегам, будто искал разгадку одному ему известной тайны, и предпочитал помалкивать. Вода совсем очистилась ото льда, течение стало свальным, стремительным, и наш 75-сильный мотор реагировал на него натужным, всхлипывающим кашлем.

Солнце вставало на работу, свежее и умытое. Проснулись кулики на болотах и с дикими криками, макая в воду кончики крыльев, принимались гонять в салочки. Вот Пинега выгнула свое тело у плеса, и катер вошел в узкое, как ущелье, речное ложе с отвесными гипсовыми скалами. Гидрограф сказал, что пинежские гипсы составляют полосу длиной несколько десятков километров, но они редко выходят на поверхность и потому невыгодны пока для промышленных разработок.

Он передал штурвал капитану, раскрыл передо мной внушительный альбом под названием «Лоцманская карта реки Пинега» и на одном из листов показал местонахождение судна.

— Скоро будет Занаволочье, — предупредил Епифанов. — Лично для меня — самое опасное место на реке. Белая веха потянет катер влево под самый берег. И сразу, почти под прямым углом, начнется поворот с узким проходом. Не дай бог встретиться здесь с самоходкой — беды не оберешься! Грунты — песчаные, раскидистые, течение — сумасшедшее, почти десять километров в час. — Он указал пальцем на вытянутую светло-голубую полоску вдоль фарватера, означающую мели и перекаты. — Когда дно жидкое, хуже не придумаешь. А если оно твердое, каменистое, то получше. Здесь и течение не такое свальное, и риску поменьше.

Лоция была составлена с великим тщанием и дотошностью. Более подробной карты видеть мне еще не приходилось. На ней можно было найти любой ориентир, не боясь ошибиться на двадцать — тридцать метров. Масштаб позволял разглядеть даже такие места, где я когда-то ночевал, разводил костер, удил рыбу и где выкупался в холодной воде, неосторожно садясь в резиновую лодку.

И все же, несмотря на свою дотошность, лоция о многом умалчивала, вернее, просто не знала. Например, как преодолеть Ваймушинские перекаты, где вязкое, засасывающее дно и резкие перепады уровней и под каким углом пройти Занаволочье. Все эти карты, инструкции, правила, служебные предписания в сущности ничего не значат, если капитан обделен личной интуицией, смелостью, инициативой. Кто знает, может быть, прав один писатель, когда сравнивал речного капитана с… поэтом. И тот и другой творят по божественному наитию и способны расслышать в хаосе чувств одно точное слово. Если сердце в нужный момент не шепнет речнику этого точного слова-действия, он может искать себе другую работу…