Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

— Предлагаю три сюжета, — бодро сказал Мысов, на ходу влезая в телогрейку. — Изюгу-избушку помните? Мы там с вами как-то ночевали, отсюда не больше десяти километров. Встали и пошли! Печку потопим, пофантазируем, а? Вы как? У меня таких избушек по Пинеге штук пять разбросано. И самая дальняя — Васюки. Может, слышали? Это ж работа такая — охота, у-у-у! На две тыщи пушнины в год должен сдать рыбкоопу. — это норма. А когда и в какие сроки — это уж моя забота. Я сам себе начальник и подчиненный: бог-отец, бог-сын, бог — дух святой.

— Ну а второй сюжет? — поинтересовался я.

— Мишу подымать будем, — шепотом сообщил Анатолий и оглянулся на дверь. — Спит больно сладко и все чихает и кашляет. Мне одному не управиться.

— Кто это — Миша? — не понял я, тоже почему-то переходя на шепот. — Сосед ваш или родственник?

— Медведь, — без тени улыбки уточнил охотник. — Залез, понимаешь, в завалящую берлогу и хоть бы хны. Совсем не боится человека! И где место выбрал для спячки — в километре от дороги! Прямо на делянке устроился. — Он выбежал в жилую горницу и снял со стены ружье. — Я вас вторым номером поставлю и шестнадцатый калибр с двумя жаканами выдам, а сам с собаками подымать пойду. Будем лечить его от насморка. Вы как?

— Нет, — не согласился я. — Пускай себе спит.

— Нет так нет, — охотно согласился Анатолий и повесил ружье на место. — Тогда Мужиково! Решено и подписано — едем в Мужиково к Старцеву. Посидим, пофантазируем, а? Он вам столько всего порасскажет, у-у-у!

— Так ведь умер Василий Васильевич, — сказал я. — Вы сами мне об этом писали.

Мысов развел руками:

— Василий Васильевич — это отец, а Иван Васильевич — его сын. Вот к сыну-то и поедем. Он там целый поселок выстроил, Белореченск называется. Белореченск тире Мужиково — это кому как нравится… Ну, встали и пошли!..

Тринадцать лет назад, когда я впервые побывал в Паловой, Анатолий плавал мотористом рыбинспекции, обслуживал самый дальний участок реки. Я хорошо запомнил его узкую, похожую на пирогу лодку, «впряженную» в двадцать лошадиных сил мотора «Москва». Сколько таких суденышек сделал Мысов за свою жизнь, он и сам не помнил. А ведь не простая эта лодка — осиновка! Ее еще называли долбленка, душегубка, стружок. Выдолбленная из цельного осинового дерева, она была на редкость маневренной и легкой, несмотря на семиметровую длину. Стружок уверенно обходил мели и травянистые заросли, и, когда надо, моторист одной рукой, без всякого напряжения затаскивал его на берег.

Район Мужиково, куда мы тогда плыли, представлял собой богатую и почти нетронутую лесозаготовительную зону. Лесоразработка велась в основном вблизи реки, что же касается дальних боров и чащ, то они оставались пока вечной собственностью природы. Добраться туда можно было потаенными тропами и только в зимнее время… С берегов Северной Двины и пинежского верховья придет бетонная магистраль. От нее в разные стороны разбегутся лесовозные времянки, они-то и приведут к нетронутым борам. А центром нового лесопромышленного района станет местечко Мужиково, где вырастет большой поселок.

Мы миновали одну излучину, другую, и передо мной открылся крохотный угор посреди тайги, дружная стайка избушек и амбаров, ломаная линия изгородей. Все здешнее население Мужиково спешило нам навстречу: Василий Васильевич Старцев, его жена, сестра жены и две лохматые собаки.

По дороге в избу я спросил у старика, как он живет здесь, чем занимается круглый год. Ведь какие нервы нужны, чтобы не впасть в отчаяние посреди пурги и зверья, когда только дым из трубы, да лай собак, да подслеповатое оконце с тусклым мерцанием керосиновой лампы напоминает о присутствии человека. Мужиково — последний населенный пункт на реке, дальше уже никто не живет.

— Дальше все лес да бес, — весело балагурил Старцев. — От них и кормимся. (Под «бесом» он подразумевал птицу и зверя.) И что один недодаст, у другого добудем. — Он показывал свои запасы солений, варений и маринадов, запечатанные в трехлитровые банки, и это доставляло ему удовольствие.

— А зимой не скучно? — допытывался я.

— Некогда скучать-то. Эвон какая обширность разработана! Сиди и гляди — все сыт будешь. Рыба — та сама в руки просится. Пушнины сей год на тысячу рублей сдал, и все боле белка и куница… А зимой я книжки почитываю, — сказал он с гордостью, — с экспедициями разными облетываю. У нас ведь тут дорога будет. А мост через речку, сказывают, совсем рядом поставят. В-о-н у тех амбаров…

Мы пили чай в старцевской избе, а внизу густо, застывающей лавой катилась река, лениво ворочаясь на перекатах. Переменчиво и неуловимо мерцали дальние леса за рекой, влажная луговина с желтыми купальницами — розами северных широт, и было так тихо, звеняще и тревожно тихо, что не верилось: неужели еще есть на свете такая тишина?..

…Уже в автобусе, который курсирует между Белореченском и Паловой, отвозя и забирая школьников, я почувствовал, что новая встреча с Мужиково будет в высшей степени неожиданной. Когда машина остановилась посреди леса, Анатолий сказал: «Все, встали и пошли!» Я смотрел и не верил глазам своим: какое красивое и ухоженное место! Еловые куртины — и тут же рядом коттеджи; березовые рощицы — и стройные ряды брусчатых домиков, все уютные, ладные, затейливые, а между ними — дощатые тротуары. И никаких сараюшек, опилок, изломанной, измочаленной древесины по обочинам. Каждое жилище было поставлено с таким учетом, чтобы защититься при случае от стылых ветров и снежных заносов. Бетонное полотно дороги осталось в стороне, там же, за лесом, разместились пилорама, нижний склад, котельная и другие службы нового лесопункта. Архитектура поселка вырастала из местности, а не навязывалась ей извне. Чувствовалось, что проектировщик не ошибся, поставив дома именно там, где они просились. Все постройки вошли в живой организм природы и срослись с ней воедино.

Поселок был удобен и современен, но мне не хватало в нем угодных сердцу избушек и амбаров, прилепившихся к берегу реки. Ведь память человеческая всегда хватается за знакомые ориентиры.

По утоптанной тропинке, мимо жилых домов и контор мы вышли к тому самому угору, где я фотографировал когда-то хозяина Мужиково с собаками, и очень обрадовался, что все оказалось на своем месте — и замоховевшие амбары на «курьих ножках», и две избушки с подслеповатыми оконцами, и ряды полуобвалившейся изгороди. Чуть в глубине выделялся свежим тесом недавно поставленный дом, где жил Старцев-сын с семьей, а справа размахнулись опоры железобетонного моста через реку. По нему катились тяжелые лесовозы со штабелями разделанной древесины.

Во внешности Ивана Васильевича не было ничего примечательного, да и ростом не вышел, а голос такой трубный, раскатистый.