Вячеслав Гончаров - На суше и на море 1987

Скопление занимало не менее ста метров. Такого большого мне еще не доводилось видеть. Многие сидели на гнездах. Значит, гнездовая колония. Среди розовых пеликанов изредка встречались кудрявые. Начинаю считать с левого края. Пятьдесят, сто, сто пятьдесят — глаза слезятся от напряжения и бокового ветра, но останавливаться нельзя — собьешься… двести пятьдесят, триста шесть птиц! Затем отдельно считаю кудряшей. Пятьдесят два! В следующий миг все скопление пеликанов на глазах порозовело, каждая птица как бы высвечивалась изнутри. Это лучи солнца, пробившись сквозь тучи, сказочно преобразили колонию. Казалось, специально в этот день природа преподнесла нам чудо: смотри, человек, как прекрасен мир, в суете своей ты часто забываешь об этом! Тотчас же солнечный свет пропал, отчего вид колонии стал будничным.

И тут наши планы нарушил сильный дождь. Хорошо, что мы не подошли близко к острову и не потревожили птиц.

Под усиливающийся дождь и ветер добрались мы в тот вечер до кордона, а когда в спешке причаливали «Прогресс» и переносили в дом фотоаппараты и бинокли, начался страшный ливень. В трех шагах многотысячные струи сливались в сплошной, шквальный поток воды.

Сидя в теплом и сухом доме, я мысленно представил себе, как сейчас пеликаны, слегка раскрыв крылья, мужественно защищают от дождя свои кладки. Ливень продолжался более часа.

Наутро умытая приманычская степь ярко зеленела до горизонта. Серое, но начинающее синеть зеркало озера было непривычно спокойно. Правда, воздух еще не прогрелся, и мы, готовясь к отплытию, поеживались от утренней сырости.

Прежде чем наведаться к вчерашним пеликанам, решили осмотреть ряд соседних островов, заселенных утками, а затем уж, когда солнце подсушит землю, заняться старыми знакомыми.

В середине дня мы возле пеликанов. Легкие взмахи крыльев — и розовые гиганты, завидев медленно приближающуюся лодку, взмывают в небо.

Пока мои спутники причаливают лодку и достают фотоаппараты, начинаю осматривать колонию. На небольшом возвышении острова метров десяти в диаметре вижу немудреные пеликаньи гнезда: едва заметные возвышения из сухих веточек лебеды и бурьяна вперемешку с землей — вот и все! В пониженном центре гнезда — два, изредка три белых, шероховатых яйца размером с гусиное. Кладки видны все сразу. Их двадцать четыре. На втором бугорке — двадцать два гнезда. В глубине острова — еще микроколония. Но что это? Мертвенным холодом повеяло от кладок, лежащих на сырой земле. Неужели пропали? Догадка верна. Во время вчерашнего ливня гнезда, расположенные на этом пологом участке, оказались подтопленными. Долго ли держала в своих тисках холодная дождевая вода зарождающуюся жизнь — сказать трудно. Ясно одно — сорок две кладки редчайших птиц мертвы. Так вот почему розовые пеликаны выбирают всегда для гнездования самые возвышенные участки островов! Практический урок человеку на будущее. Ведь ливневые дожди на Маныче — явление обычное. Логика подсказывает: на островах, где гнездятся розовые пеликаны, человек может соорудить из земли три-четыре искусственных возвышения и спасти птиц от возможного бедствия. Ведь в разработке стратегии охраны редких видов птиц заключалась основная цель наших многолетних наблюдений. Поиски колоний, перепись, кольцевание не только захватывающие экспедиционные моменты, это этапы познания закономерностей манычских птичьих сообществ. Из года в год следили мы за изменением уровня воды в озере, за сменой растительности на островах, за влиянием ее на птичье население.

В итоге все сложилось в единую целостную картину. Как правило, на голой или слабо заросшей поверхности острова гнездились черноголовые хохотуны, розовые пеликаны, крачки, кулики-шилоклювки. Когда через год-два земля зарастала злаками, осоками, разнотравьем, к прежним поселенцам присоединялись черноголовые чайки и утки. Но вот среди этого зеленого ковра появляются безобидные на первый взгляд пятна лебеды, которая постепенно захватывает все пространство, покрывая остров высокими, густыми зарослями. И тогда розовые пеликаны, черноголовые хохотуны, шилоклювки, черноголовые чайки исчезают. На их месте поселяются колпицы, кудрявые пеликаны, серые цапли, которые строят гнезда из сухих стеблей лебеды. Со временем остров покрывается отжившим, щетинистым панцирем лебеды и становится не пригодным для гнездования всех видов птиц. И что же тогда — тупик жизни на Маныче? Нет! На помощь приходит мудрый гидрологический режим озера. Уровень воды повышается. Низкие острова затопляются совсем, а высокие становятся ниже. Соленая манычская вода обрушивает на них каскады соленых брызг и быстро разделывается с неугодной растительностью. При последующем понижении уровня воды острова принимают изначальный облик — стадию открытых стаций. Поскольку манычские острова различны по размерам, высоте и профилю берегов, их исчезновение под водой и обновление растительного покрова происходят не сразу в один год, а постепенно. Так при максимальных подъемах воды наиболее высокие острова, доселе не пригодные для гнездования, становятся небольшими и пологими. Сюда и перемещаются гнездовья птиц.

В итоге получалось, что на каждом острове после расцвета жизни наступает ее угасание. Величайшим феноменом этого процесса является обновление как жизненного пространства, так и сообщества птиц. При этом обновление жизни на разных островах происходит во времени поэтапно. Умение моделировать динамику манычских экосистем поможет человеку сохранить реликты древнего Тетиса.

Перевод с английского Н. Максимовой

Художник А. Грашин　

Царственные особы, живущие в «Саду», были по крайней мере вдвое сильнее меня. Во всяком случае вызови я их гнев, от меня осталось бы мокрое место. Впрочем, я был гость, возможно не очень желанный, но терпимый, поскольку соблюдал установленные правила: вел себя тихо, не мозолил глаза и вообще «знал свое место». В последний день моего пребывания в «Саду», когда я случайно наткнулся на семью аборигенов, ее глава и патриарх Ндуме лишь тяжело вздохнул, как бы говоря: «Опять ты?» Нет, он не нахмурился сердито, только слегка сдвинул брови да поджал губы. И все-таки резкая морщина, прорезавшая лоб, придала его лицу свирепое выражение. К счастью, теперь я уже знал, что это всего лишь признак некоторого раздражения, смягченного любопытством.

Поэтому, согнувшись в три погибели, я немного продвинулся вперед. Лицо Ндуме прояснилось. Теперь можно было коротким ворчанием, как это принято среди его сородичей, вежливо поприветствовать патриарха. Кажется, все сделано правильно, поскольку тут же раздалось басовитое ворчание — Ндуме удостоил меня ответным приветствием. Некоторое время никто из нас не двигался. Потом он сел, а я лег в мягкую густую траву. Легкий ветерок с гор приятно освежал наши лица. Пялиться друг на друга считается у аборигенов бестактным, поэтому мы оба старательно отводили глаза в сторону. Когда я украдкой посмотрел на патриарха, то увидел, что он принял классическую позу мыслителя: оперся правой рукой на колено, поддерживая ладонью тяжелый подбородок. Очевидно, им овладело задумчивое настроение. Я улыбнулся, следя за тем, чтобы ненароком не показать зубы — это считается здесь оскорбительной дерзостью. Ндуме улыбнулся в ответ, вежливо поворчал и встал на четвереньки. Затем приблизился ко мне, чуть улыбаясь и по-прежнему устремив взгляд куда-то в заросли, как и подобает хорошо воспитанной особе. Должное впечатление от его безукоризненных манер несколько нарушали лишь отчетливо проступавшие под блестящей черной шерстью бицепсы размером с хорошую дыню.