Вячеслав Пальман - На суше и на море 1979

Над трассой витало пьянящее слово «десант». Готовился десант строителей в Улькан, на Кунерму; поселку Звездному исполнилось два месяца, история другого поселка, Магистрального, исчислялась днями. По рекам плыли баржи с грузами, почту возил глиссер, художники из Москвы и других городов торопились схватить штрихи грандиозной эпопеи. Стук топоров, смолистый запах древесины, вагончики, палатки — в Звездном и тем более в Магистральном жили летом в палатках. Все было в движении, в круговерти начавшегося строительства, обо всем говорили «первый», «впервые». Первые метры автодороги, первые гектары просеки, первая посадка вертолета на таежной поляне, первый, пусть временный, висячий шаткий мост через Таюру..

Как-то в Магистральном в тот час, когда еще вовсю палит солнце, но уже длинны тени, мы вышли из палаточного городка и по проложенной недавно дороге направились к берегу Киренги. Там разгружали баржу. И возле одной избы (вся-то деревня Седанкино из трех изб состояла) после пыльной дороги — самосвалы так и шастали по ней взад-вперед — захотелось нам попить холодной водицы.

Постучали в потемневшую за долгие годы дверь, потоптались, не услышав ответа, на крылечке. И не смогли выйти опять на солнце. Сквозь щели дверей манила сумрачная прохлада сеней. Запах давнего дыма, осевшего на стенах и чугунках, тянул приблизиться к очагу, войти в жилище.

Это была обыкновенная изба. Большая комната, голубоватые стены — подкрашенная синькой штукатурка, керосиновая лампа под образами и современные «образа» — фотографии представителей многих поколений. В старинных сюртуках и современной военной форме, в косоворотках и нейлоновых сорочках. Не стулья были в избе — лавки давней работы. С достоинством вещи незаменимой и полезной белела печь.

— Здравствуйте, люди добрые, — ответила на наше приветствие Евдокия Никитична, хозяйка. Угостила, конечно, водой. А потом мы не сразу встали. Не хотелось. После брезентовых палаток, после всего только-только начинавшегося, ведущего счет на месяцы и дни, приятно было подышать воздухом старого дома. И старого человека видеть было приятно. И внучку малолетнюю. Потому что даже в скоротечной поездке человек стремится к гармонии, а какая же это гармония в новом поселке: одни молодые парни да средних лет мужчины.

— Что же дальше будет?

Нам известно было, что скоро деревни Седанкино не станет. Не станет, как только построят поселок. Туда уйдет жить Евдокия Никитична в благоустроенную квартиру. Вместе со своим Кузьмой Семеновичем. Совсем немного оставалось трем избам стоять на берегу.

— Как будет-то? А хорошо, коли водопровод, отопление будет, как не хорошо! Воду ныне с речки берем, таскаем. И баня, и стирка — таскаешь, ворочаешь…

Она всплеснула руками и опять сложила их на коленях. В темных пятнах, несмывающихся пятнах времени, с ручейками вздувшихся вен, натруженные, обожженные морозами и студеной киренгской водой руки. Не знали они горячей воды из крана, не держали электрического утюга — не дошло электричество до Седанкино, не перешагнуло реку. Только старики жили тут, а молодежь ехала в леспромхоз, в «зверь-копыто», как назвала Евдокия Никитична коопзверосовхоз в Казачинске-Ленском. Никто не потянул бы электрическую линию за много километров к трем избам. Без будущего жило Седанкино. А теперь вот… магистраль.

— Баржа пришла, дак заняли огороды, когда разгружали-то, — без сожаления говорила Евдокия Никитична. — И картошку вот поздно посадили, а заморозь тут рано падает. Не знаем, будет что, не будет… Теперь все одно в поселке очутимся…

— Хочется в поселок-то?

— Как не хочется. Отопление ведь. И нам хорошо, а им-то, — она кивнула на внучку, — им-то совсем без этого нельзя. Мы-то привыкли. По семьдесят годов уже нам с Кузьмой Семеновичем.

Но и в семьдесят живо стремление испробовать иной жизни. Конечно, БАМ рушит привычный быт, зато много преимуществ в новом. Удобства, отопление, вода из крана… Но главное — люди. Люди будут вокруг стариков, дети не потянутся на сторону, для них появится работа здесь. И значит, рядом будут внуки, радость угасающих дней. Довольны были старики. Байкало-Амурская магистраль выводила их из глухого леса, наполняла старость тем, о чем только слышали они, но никогда не видели, не пробовали…

Проклятый дождь. После того полета с Жидким мы ни разу не поднимались в воздух. Откуда столько воды в этом дальневосточном небе? Тоска. В гостинице сидеть нет сил, вот и брожу ежедневно по поселку, пока вконец не вымокну.

Около заборчика, оберегающего огород, замечаю сутулую фигуру. Человек одной рукой трет колено, другой держится за узкую лодку. Странно выглядит эта лодка около грядок, рядом с картофельной ботвой.

— Что, выросла на огороде? — юмор мой так же уныл, сер, как и небо над головой.

— Верно говоришь, выросла. Только не здесь. Я ее из тополя выдолбил.

— Из целого ствола? А зачем?

— Кормилица, — коротко объясняет человек.

— Вы рыбак?

— Нет.

Он приглашает меня в дом, предлагает чаю, а сам все трет и трет колено.

— Радикулит замучил. Вишь, из спины ушел, стукнул в коленную чашечку и застрял там. Я уж и парился, и мазь разную употреблял, даже спирт муравьиный, застрял этот радикулит и ломает. Веришь, ночью встаю, сажусь сеть плести. Не могу спать.

— Так вы, выходит, все же рыбак.

— Нет. Вот отец, тот рыбачил. А я охотник, промысловик. Рыбачу попутно.

Лицо у него в резких складках, кожа красноватая от ветров, дождей, морозов. Сам он из местных. После армии, в 1926 году, стал работать диспетчером на «перевалке». В Экимчане тогда была перевалочная база, грузы тут скапливались, а потом развозили их по узким дорогам между сопок.

— Помню, драгу тащили, — говорит мой новый знакомый Сергей Александрович Долговых. — Вот дело было. По частям везли. Один черпак на телеге, а лошадей — десять или восемь.

Ему хочется поговорить. Сыновья на работе, жена хлопочет на кухне, да и от радикулита надо отвлечься.

— Меня в экспедиции часто звали. Геологи или еще кто там. Им проводник нужон, рабочие. Вот и звали — я парень здоровый был. А мне что? Говорю: договаривайтесь с начальством, я согласен… Ну, лодку толкал шестом. Был год — тысячу семьсот километров прошли по воде. Какие тогда моторы — толкай и толкай. А нравилось, честно говорю, свободная жизнь, люди новые, рыбы наловишь…

Вот из-за этой тяги к свободной жизни и стал он охотником-промысловиком. Участок взял на реке Силиткан, километрах в сорока от Экимчана. Строил избушки. Их сейчас у него восемь, примерно через каждые десять километров. Ведь зимой надолго уходит он в тайгу и знает: в любом месте промыслового участка есть жилье, там продукты, печка железная. Можно и отогреться, и обсушиться, и поесть.