Константин Стогний - Волки траву не едят

«В общем, такое себе сочетание пионерского лагеря с санаторием со старшим пионервожатым – доктором-садистом», – размышлял Лавров.

Трудно было поверить, что где-то здесь, на территории этого умиротворенного уголка Латинской Америки, действовала лаборатория, где нацистские врачи совершенствовали свои навыки, приобретенные в концлагерях Второй мировой: как ампутировать конечности без наркоза, как пересаживать органы от одного человека другому, как изменять внешность до неузнаваемости. В режиме строгой секретности проводились опыты по разработке психотропного оружия, по скрещиванию людей с животными. По сей день никто не знает, были ли эти опыты успешными, зато ясно то, что оппозиционеры, арестованные вассалами Пиночета, как и несчастные индейцы, случайно забредшие в Дигнидад, попадали сюда и больше никогда не возвращались обратно…

После того как режим Пиночета пал, руководитель Дигнидада, бывший капрал Пауль Шефер, бежал в Аргентину. Там его арестовали, обвинили в сексуальном насилии и пытках детей. «Доктор Шнайдер» умер в тюрьме Буэнос-Айреса при загадочных обстоятельствах. Документы, нацисты-медики и огромные деньги колонии исчезли бесследно. Так же бесследно пропадали здесь и журналисты. Кто-то скажет, что смерть тысяч людей на задворках мира никогда не вызывает такого отклика в медиа, как, например, смерть нескольких человек в благополучной стране и у всех на виду. Но это не так. Число журналистов, исчезнувших во время расследований в немецкой колонии, не установлено до сих пор.

Дигнидад всегда строго охранял свои секреты как при помощи адвокатов, так и иными, сугубо гестаповскими методами – внутри поселения и за его пределами. Но это было давно. А сейчас? Неужели спустя столько лет от этих методов погиб и российский журналист Артем Боровин?..

Декабрьский ранний закат, словно художник, размашистым жестом раскрасил ярко-огненной полосой окна особняка. Заиндевелые красавицы-сосны запутались в потоках колючего морозного воздуха, стуча лапами в большое широкое окно без рамы. Прозрачно-чистый небосклон медленно темнел прямо на глазах, и вот уже то тут то там начали появляться вечные спутники такой короткой человеческой жизни – звезды. Лучшее время для созерцания, раздумий и… хобби.

Ройзенблит что-то рисовал простым карандашом, то и дело останавливаясь и глядя на результаты своей работы. Его взгляд оценивал строгие линии, выведенные на бумаге. Рабочий день в лаборатории на сегодня был окончен, и профессор, поднявшись в свои апартаменты на втором этаже, предавался любимому увлечению. Это помогало ученому сосредоточиться.

На чистой поверхности медленно проступала копия автопортрета Леонардо да Винчи. Губы пожилого ученого негромко шептали слова на латыни. Он разговаривал с образом великого гения Возрождения.

– Пусть говорят, что это не ты, но я не верю. Твоя рука, как и голова, не могли лгать. Твой совершенный мозг появился на Земле не вовремя. Эх, мне бы его изучить. Мне бы понять суть совершенства мира, как понял его ты…

В зале постепенно стало светлеть: точечная иллюминация в потолке срабатывала от реле, заведенного на датчики контроля освещенности в помещении. Где-то на первом этаже слышался звук шагов. Это происходила очередная смена охраны секретного объекта.

Профессор одним прикосновением пальца к мочке уха настроил сверхчувствительный слуховой аппарат, который изобрел сам и втайне от своих соглядатаев встроил себе в ушную раковину – над самым слуховым проходом, под один из хрящей между завитком и ладьевидной ямкой. Слух Александра стал острым, как у собаки. Внизу, под толстым бетонным перекрытием между этажами, говорили двое на арабском языке.

– Мираб, ты слышал, что у нас произошло?

– Что случилось, Гассан?

– Асиль после смены пожаловался на головную боль, Мустафа отправил его к медикам.

Ройзенблит напрягся, на его морщинистом лбу проступили капельки холодного пота. Неужели аэрозоль, который он использовал три дня назад, дал побочный эффект? Он вслушивался в разговор дальше.

– Вчера ночью Мустафа позвонил в медицинскую лабораторию и всех поднял по тревоге… Доктор Сингх сказал, что это от наркотиков…

Александр облегченно перевел дыхание, но разговор все еще интересовал его.

– Ты же знаешь, что шейх аль-Фаррух, мир ему и благочестие, все равно проверит. Его не обманешь. Великий не доверяет никому, даже своим братьям.

– Он проверит всех. От этого индуса-врача до профессора Али… Ладно, мне пора, Мираб… Проклятая страна с ее холодом. Здесь, наверное, родился шайтан… Ма ас салаамах [7].

– Ма ас салаамах, брат.

Дождавшись снизу звука захлопнувшейся двери, Ройзенблит понизил уровень чувствительности своего «наушника» и продолжил рисование. Он знал, что при кажущихся свободе и комфорте он не может быть свободен ни на минуту. В его апартаментах все было утыкано видеокамерами и прослушивающими устройствами, поэтому он из вредности разговаривал сам с собой на латыни – дескать, пусть помучаются, переводя…

– Ах, Леонардо, – обратился профессор к изображению на рисунке. – Вот если бы я мог тебя оживить так же, как нарисовать, мы бы с тобой что-нибудь придумали. Правда?

Действительно, Леонардо да Винчи выглядел на картинке как живой. Рисунок в точности повторял оригинал туринского автопортрета ученого.

– Как жаль, что я никогда не умел рисовать. Может быть, мне этого и не хватает для полной гармонии, – удрученно добавил Ройзенблит, собираясь заканчивать сегодняшнюю работу над портретом.

Внезапно он застыл, глядя на сочетание линий у переносицы на портрете.

– Ну, наконец-то! Спасибо, учитель!

Случайная мысль осенила его, и он принялся лихорадочно записывать загадочные химические формулы прямо под нарисованным портретом великого Леонардо.

Профессор не лгал, он действительно совершенно не умел рисовать: он воспроизводил образы по «математической памяти». А происходило это так. Любуясь очередным портретом, ученый раскладывал его на простые графики функций: парабола, гипербола, асимптота и так далее, запоминая расположение каждого графика и его размер относительно всех остальных. Это была запредельная головоломка для обычного человеческого мозга, но только не для Александра Ройзенблита. Дома он воспроизводил то, что запомнил. Кисти и мольберт ему заменяла обычная готовальня, а этюдник – чертежная доска с кульманом. Приглядевшись к портрету внимательнее, можно было найти едва заметные квадранты координатных осей.

Таким образом Александр начертал портреты великих математиков Бернулли, Джордано Бруно, Майкла Фарадея и еще полутора десятков знаменитостей ученого мира. Сегодня же он закончил копию автопортрета своего идейного вдохновителя – Леонардо да Винчи. Но в голове еврейского ученого уже созрело нечто большее, до чего бы ни додумался и его великий предшественник…