Борис Вронский - По таёжным тропам. Записки геолога

19 апреля в сопровождении Винокурова, работавшего в Дальстрое агентом по заброске грузов, я верхом отправился в Оротук. Встреча с Винокуровым оказалась очень удачной, так как разрешился вопрос о наших оленях. Егор Ананьевич взялся перегнать их на летний выпас в берелехское стадо. Он начертил нам схематическую карту бассейнов рек Теньки и Нелькобы, что было для нас крайне ценно, так как район работ был во всех отношениях «белым пятном».

Дорога до Оротука оказалась вполне сносной. Выше Теньки верховая вода почти исчезла — она в основном выносилась этой рекой. Узенькая, чуть заметная нартовая тропка то шла по руслу Колымы, то уходила в сторону от него, срезая кривуны. Временами она совсем терялась среди хаоса камней. Конь мой — толстый, косматый увалень — оказался большим лентяем, и к нему частенько приходилось применять физические методы воспитания. Вначале я относился к нему с некоторым робким почтением: уж очень свирепа была его косматая морда, однако это оказалось только мимикрией под коня-богатыря.

Оротук — очень оригинальный поселок. Это административный центр огромной территории площадью свыше 80 000 квадратных километров, с населением в 280 человек. Расположен он на равнине, в огромной излучине Колымы. Поселок состоял из нескольких одиночных изб, разбросанных на расстоянии 2–3 километров одна от другой. В поселке имелся сельсовет и так называемый интеграл — кооперативная торгующая организация. В помещении интеграла царила пустота — ни продуктов, ни промтоваров в нем не было. Только недавно здесь организовали колхоз.

После долгих переговоров, которые начались с категорического отказа в помощи, мы в конце концов пришли к соглашению. Колхоз заключил с нами договор сроком на один месяц на аренду 16 лошадей, по 8 на каждую партию, а также на двух каюров. Аренда лошади — 50 рублей, зарплата каюру — 250 рублей. Кроме того, нам обещали найти местную обувь, сделанную из сыромятной кожи, по 10 рублей за пару, а также изготовить две лодки — батика по 30 рублей за штуку.

Большую помощь в деле договоренности оказал агент Дальстроя Егор Ананьевич Винокуров. Основную роль переводчика и разъяснителя взял на себя именно он, так как никто из нас не владел якутским языком в той степени, чтобы излагать и понимать столь сложные вещи, как заключение договора с разными деталями, которые обусловливались якутами.

Так или иначе, но все оказалось в порядке, и 22 мая мы уже находились на обратном пути к устью Теньки.

Несмотря на позднее время, по Колыме еще можно было ехать верхом, но только до устья Теньки. Ниже ее русло Колымы было уже основательно промыто вешними водами.

По прибытии в устье Теньки мы быстро стали готовиться в дальнейший путь. Часть груза оставили в бараке Вознесенского, а наиболее ценные вещи сложили в хижине Протопопова, очень подвижного, веселого и гостеприимного якута. Он прилично говорил по-русски, и с ним приятно было побеседовать на разные темы. В его небольшом домике, в отличие от юрт, в которых нам пришлось побывать в Оротуке, светло и чисто. Имеется самовар, к обеду подается каждому тарелка и вилка, соль и даже горчица. Основное угощенье — жареные утки и взбитое молоко хайяк — очень вкусная и питательная пища.

Протопопов рассказал нам, что по Нелькобе бродит много одичавших оленей, на которых можно охотиться. Поймать их уже невозможно — слишком одичали. Олени принадлежали раньше богатому тунгусу Василию.

Когда, началось раскулачивание, Василий бросил почти все свое стадо в бассейне Нелькобы, а сам с семьей и небольшим количеством лучших оленей откочевал куда-то в Неизвестном направлении. Олени быстро одичали, и теперь якуты ездят на Нелькобу охотиться на них.

Хотя мы с Котовым были старинные друзья-приятели, однако совместное нахождение наших двух партий стало постепенно тяготить нас. То рабочие моей партии совершали что-то неэтичное по отношению к партии Котова, то наоборот. В общем мы оба с нетерпением ждали, когда наши пути разойдутся.

Если между нами, давнишними приятелями, начинал ощущаться холодок, то взаимоотношения между остальными работниками обеих партий приобретали характер явной враждебности. Это обстоятельство мы решили использовать, послав нашим соперникам вызов на социалистическое соревнование. Всем составом партии обсудили его, составили пункты и надо было видеть, с каким неподдельным энтузиазмом принимались эти обязательства!

Одним из пунктов соревнования было выделение некоторой суммы в фонд строительства Оротукской школы. Мы собрали 500 рублей. Текст соцобязательства был вручен нашим соперникам. Они с жаром принялись обсуждать его. Большое негодование у части работников «враждебной» партии вызвал пункт о помощи строительству школы. Однако желание досадить нам было столь велико, что партия Котова собрала 600 рублей, переплюнув нас. Мы проглотили эту обиду. Так или иначе, школа получит свыше 1000 рублей, что при пятитысячном бюджете сельсовета явится большим подспорьем.

25 мая мы отправились вверх по Теньке. Лошади наши сильно истощены — это какие-то скелеты, покрытые облезшей свалявшейся шерстью. Якуты, как правило, не кормят их всю зиму, заставляя питаться подножным кормом, который кони, сами достают из-под снега, разгребая его копытами. От такой пищи они к весне едва таскают ноги. Поэтому грузоподъемность их крайне невелика, и мы с трудом погрузили на каждую из них два-два с половиной, пуда. Значительную часть продовольствия и других грузов пришлось оставить у Дмитрия Ивановича с тем, чтобы впоследствии постепенно перебрасывать их к нашей базе.

27 мая мы добрались наконец до устья Нелькобы и надолго распростились с партией Котова, которая проследовала дальше вверх по Теньке.

Пройдя еще километров 12, мы расположились станом на берегу небольшой речки Чалбыги, километрах в двух от ее устья. Здесь было намечено создание нашей основной базы.

Каюра Попова с рабочим Мишей Абтрахмановым я сразу же отправил обратно к устью Теньки захватить часть оставленного груза. Остальные работники партии принялись за строительство барака. Леса вокруг было много, подноска его нас не затрудняла, и строительство шло быстро. Основным руководителем строительства являлся наш промывальщик Пульман. Он самый старый из нас. Зовут его Егор Иванович, но по имени-отчеству его никто не называет, а обращаются к нему со словами «папаша», «отец», «старик». «Отец, иди чай пить!», «Старик, ты не видел моего ножа?» — и прочее в этом роде.

«Отцу» 57 лет, сложен он атлетически и любого из «сынков» заткнет за пояс в маршруте и на работе. У него широкое, густо заросшее волосами, очень добродушное лицо, светлые водянистые глаза и большой мясистый нос. Говорит он слегка шепелявя, с частыми добавлениями «так сказать», «как это говориться», «конечно». Поговорить «отец» любит, хотя объясняется довольно нескладно. Руки у него работают не в пример продуктивнее языка. И плотничать, и столярничать, и шить, и — вообще любым рукомеслом заниматься весьма горазд.