Сергей Сергель - На золотых приисках

Такой смыв Петр Иванович решил наладить на Отрадном. Ноток был слаб, и в помощь ему надо было провести воду из Кундата. Наши пески были расположены довольно высоко над его руслом, Чтобы вода из Кундата пошла по нашему пласту, отводную канаву приходилось вести от какого-то места выше по долине реки, лежащего значительно выше уровня наших песков, иначе вода может не пойти, или пойти слишком тихо и слабо. Чтобы найти это начало канавы Петр Иванович со иной занялся нивелировкой с помощью рейки и уровня. Мы двигались по склону меж деревьев вверх по долине, следя за горизонтальностью рейки, понемногу подымаясь над исходным пунктом и обозначая свой путь затесками на деревьях. Наконец, пришли к Кундату.

После этого я присоединился к рабочим, ведшим канаву. Петр Иванович же занялся обследованием местности и пробами.

Работа была трудна. Валились деревья, проходилась толща корней, извлекались крупные валуны. Иногда они были настолько велики, что их приходилось взрывать. Трофим Гаврилович брал ручной бур, молоток и садился па такого великана.

Часами бурилась цилиндрическая скважина, так называемый «шпур>, при чем работа задерживалась необходимостью точить буры. Получавшаяся буровая мука вычерпывалась ложечкой-черпалкой.

Но вот шпур готов. В него закладывается динамитный патрон с затравкой, т.-е. с резиновой трубкой, начиненной порохом. Патрон сверху закрывается песком или глиной, своего рода пыжом.

— Берегись, ребята, под деревья!— кричит Трофим Гаврилович роющим канаву.

Все отбегают подальше и становятся под густые ветви елей и пихт.

Трофим Гаврилович зажигает затравку, и сам отбегает подальше.

Раздается взрыв, и камни с шумом падают вниз, ссекая ветви деревьев. Подходим к валуну. На его месте лежат остроребрые куски разной величины. Их тут же вываливаем из канавы.

Снова валятся деревья, наполняя тайгу порывистыми и скрипучими вздохами, сечет топор корневые щупальца, гудит лом, чакает кайла, и пот, пот без конца струится по телам таежников.

День начинался со светом, со светом и кончался. К этому времени кончались и силы. Сколько ни плати — рука не возьмет больше лопату.

— Шабаш, ребята! — обессилевшим голосом бросает Адрианов, сам еле волочащий ноги.

Собираем "инструмент", спускаемся вниз, к началу работ.

Теперь другая забота: спим под пихтами, ночи же стали холодны, утром проснешься — все обсыпано инеем, словно серебром. Таскаем на ночь дрова, разводим огонь.

Вся артель собирается кругом.

Сушат пропотевшие и промокшие портянки, рубахи. Раскуриваются трубки и цыгарки.

На рогульках подвешивается железное ведро для чая. Через некоторое время в закипевшую воду бросаются горсточка кирпичного чаю и для аромата листик смородины. К чаю — ломоть горьковатого хлеба. Сахара не было. Этот ужин плохо восстанавливал силы, и после него хотелось есть.

Между тем темнеет. Огонь озаряет лица золотоискателей, нижние части стволов двух — трех пихт, несколько темных веток над нашими головами, дальше же — полная тьма.

Филимон, как всегда, молчалив.

Это крепкий смуглый мужик с черною курчавой бородой и такими же густыми волосами. Он держится себе на уме, ни на кого не смотрит. Зато рабочий Иванов неизменно бодр и оживлен. Ему лет 28 или 30. Его лицо смугло, выбрито, он сухощав, подвижен и энергичен. В тайге Иванов недавно. До этого он работал в Нижегородской губернии, на Сормовском заводе. Соскучился по лесам и голубому небу и ушел на уральские прииски.

Потом захотелось в Сибирь, и он очутился в тайге Кузнецкаго Алатау. Он не любит заводов и предпочитает свободу и непосредственную близость к природе мелких золотоискательских партий.

Закусив хлебом с чаем он достает из кармана замусленную книжку и начинает ее читать вслух.

Оказывается — похождения Шерлока Холмса.

Все, кроме Филимона (ему чуждо все, что не касается его непосредственно), с напряженным вниманием слушают чудесный рассказ. Забываются усталость, сон.

Я не выдерживаю, укладываюсь спать. Изголовьем служат корни огромной пихты. Засыпая, все слышу свежий голос Иванова.

— Вам сегодня идти на Полуденный за хлебом, — говорит рано утром мне Адрианов,— на гнедке Петр Иванович едет на Центральный добывать муки, и вам придется нести ковриги на спине.

Я доволен поручением — проводка рва прискучила. Беру брезентовый мешок с лямками и отправляюсь на стан. Идя по живописной тропке наслаждаюсь тишиной и отдыхом. Вспугиваю клохчущую тетерку с выводком. Переходя ручей, набредаю на черную бархатистую змейку, живо скрывшуюся в траве. Высоко над зелеными горами спокойно и плавно кружит большой ястреб.

На стане лишь две женщины да четверо детей Адрианова. Женщины жалуются, что им страшно одним жить, и они радуются, что я пришел.

У Фаины Прохоровны болен корью маленький Валя. К вечеру он скончался, чем мать была мало огорчена. Больше ее огорчала корова Маруся. У ней была какая-то симпатия на Николке, в пяти верстах от Полуденного, и Маруся ежедневно туда путешествовала, рискуя быть съеденной медведем. Поздно вечером она, обыкновенно, возвращалась на стан, издали оповещая о своем приближении протяжным, трубой звучащим мычанием. Иногда же Маруся задерживалась на Николке слишком долго, и тогда Фаине Прохоровне приходилось идти за ней, изощряясь при этом в самых нелестных эпитетах по адресу увлекающейся коровы.

Хлеб выпекался, и надо было ждать до утра. Фаина Прохоровна боялась спать в комнате, где лежал трупик Вали, и под предлогом печения хлеба ушла на ночь с детьми в помещение рабочих к Авдотье. Я лег спать в своем помещении. За перегородкой лежали останки мальчика.

Ночью я был разбужен воем. Под окном протяжно и жутко выла собака. Очевидно, почуяла особенный запах умершего человечка и пришла в смятение от ощущения смерти.

Утром набил большой мешок еще теплым хлебом, устроил его поудобней на спине и зашагал обратно. Сначала 2 1/2пуда показались тяжеловаты, но потом разошелся и даже перестал отдыхать. Шел и шел ровным скорым шагом.

Только вдруг заметил, что иду очень густым лесом, и тропка стала едва различимой. Здесь я никогда не бывал. Значит, в азарте ходьбы прошел мимо своротка на Отрадный.

Раньше чем повернуть обратно, присел передохнуть и съесть окрайчик хлеба.

Но рука с окрайчиком застыла на пути ко рту: где-то совсем близко раздался внушительный рев.

— Что, если травленый? — мелькнула мысль, и от нее пробежали по спине холодные мурашки.

Оружия с собою не взял. Да если б и взял, не такой я стрелок, чтоб рисковать только ранить медведя и разъярить его.

Знал, что от преследующего медведя человеку не уйти, но все же вскочил и, насколько позволяла нагрузка, бросился обратно по тропинке.