Михаил Кожухов - Клуб путешествий. Записки командора и других путешественников (сборник)

На следующий день – «была вчера среда, сегодня понедельник» – ты уже сходишь на берег в Норвегии. За неделю прожита мини-жизнь по всем социальным законами временного коллектива, про которые ты тут узнаешь от первого и единственного молдавского покорителя Эвереста, он же архитектор, он же яхтсмен, он же Гога, он же Гоша.

За плечами парусный аврал, пельменный аврал, пара-тройка морских узлов в голове, импровизированный концерт нас и ребят-курсантов и бесконечные байки, байки, байки. Девочки начинают лить слезы, еще завидев Норвежские берега.

Боцман тонко намекает, что если совесть есть – верните учебные веревки.

Я вообще-то могу договориться с собой, мне комфортно почти всегда и везде. Но бывают такие дни, когда после яркого приключения приходит особая форма тоски. Ее еще называют «светлая грусть». Сегодня я впервые столкнулся с тем, что не могу внятно рассказать о нашей экспедиции. Я не про факты, а про ощущения. Это также трудно, как объяснить, что такое любовь, человеку, который еще не пережил это чувство. Голова пустая. Что нового я могу поведать о закате в море? О звездном небе над колышущимися парусами? О том, как чужие люди становятся друзьями?

Я пытался показывать фотографии близким – всё не то. И парусник выглядит маленьким, хотя он больше ста метров. И шторм – каким-то сомнительным, хотя было честных шесть баллов. И рея, куда забирались на высоту 43-х метров – кажется невысокой. И мне приходится пояснять, что это высота 12-ти этажного дома. Что палуба «Крузенштерна» кажется оттуда не больше столовой ложки с рыбьим жиром.

Флешбэки еще частые и яркие. Но со временем будут утихать, стушевывая подробности и факты, а в итоге станут мифом. Поэтому, пока не поздно, ты стараешься зафиксировать впечатления…

Как гордишься за русских моряков, когда боцман учит юнгу подниматься по балясинам на мачту. Строго, твердо, но бережно, осторожно, без криков, без унижения. Когда на юте или баке застаешь моряков, читающих книгу. Бумажную книгу! Вот старший матрос увлечен приключениями Эраста Фандорина. А вот курсантка по фамилии Капитанова внимательно листает «Сто лет одиночества» Маркеса. Когда корабельная эстетика проявляется в мелочах. Где еще, скажите, подают борщ в супницах?

Как из любопытства просишь открыть тебе судовой храм – маленькое помещеньице с алтарем и иконами. Закрываешься там, и вдруг ты, отнюдь не религиозный человек, ощущаешь как все святые смотрят на тебя. Иисус – строго. Федор Ушаков – отстраненно. Богородица – с любовью. Покровитель моряков – Николай Угодник – понимающе.

Как таинственно мерцают в сумерках огоньки сигарет боцманов на юте.

Как слушаем с сыном, разделив наушники, музыку. Ты ставишь ему Земфиру. А он тебе музыку, которую сочинил сам. И эта музыка прекрасна. И вот это ощущение одиночества и одновременно встроенности в архитектуру целого мира, где мы уж точно не лишние.

Как замирает сердце, когда твой сын забирается на бом-брам рею. А потом идет по мачте. И ты отворачиваешься чтобы не смотреть, потому что понимаешь, что если он сорвется… Ужас родителя. Животный ужас. И, в то же время, невероятная гордость за него, ошеломляющее счастье, что он смог – докарабкался, переступая ножкой по канатам и тросам, прикрепил себя страховкой, такой ненадежной на вид, и превратился теперь в какую-то точку наверху. В маленького косолапого пингвинчика.

Как грозный на вид боцман Михаил – двойник мексиканского актера Дэнни Трехо, вдруг оказывается не человеком-камнем, а человеком-сердце. Когда под ворчание волны и нескончаемую сигарету ты слышишь историю его жизни. И в этой истории – и трагедия, и драма, и ты уже не понимаешь, как в душе этого человека могло остаться место для юмора и любви?

Ты ловишь себя на мысли, что прямо сейчас променял бы все на то, чтобы еще дальше плыть и плыть под парусами «Крузенштерна». Вперед. К себе. От себя. И снова – к себе.

Взойдя на борт, я планировал обнять эти величественные деревянные мачты, подключить к ним свои нейронные сети и ощутить дыхание времени. Глядеть вверх на упругие, наполненные ветром паруса.

Мачты оказались стальными, как и сам корабль.

Но мачту я все-таки обнял, прижавшись к ней, как к спасительной пуповине, отделяющей этот мир от потустороннего: холодная сталь и гулко гудящий в свежую погоду такелаж.

Черт, я опять голоден и у меня зверский аппетит. Хочется снова вкусить блюда кока, составляющего меню при помощи генератора случайных чисел.

«Стоп, так!»

Я же не об этом. Сейчас, только наберу побольше воздуха в легкие.

Я вдруг понял, вот сейчас, вернувшись домой и поставив очередную жирную галочку – «сделано».

Я понял!

Ничего ещё не сделано и ничего не закончилось! Просто планка задрана высоко и теперь сложно себе представить, что ещё должно произойти, чтобы затмить произошедшее.

Я вспоминаю глаза тех, кого я все так же бесконечно люблю и некоторых – все так же безответно.

Ребят, умоляю, не живите прошлым, не живите будущим, живите прямо сейчас, цените каждую минуту, проведённую рядом с теми, кто с вами на одной волне. Ловите этот пьянящий воздух, как рыба, разлученная с водой, дышите полной грудью и не скрывайте эмоций.

Мы все рано или поздно сгинем в зыбучих песках времени, но мы продолжаем жить пока в зрачках наших отражаются паруса кораблей твоей и моей гавани.

А что это? Нет, это не слезы, это свежий ветер сгоняет соленую влагу к вискам и бой сердца сливается с гитарными аккордами.

Салют, мои друзья, салют, из всех орудий!

Фото 149–152. Щекин (название корабля?)

Фото 153. Канунников

Фото 154. Щекин (название корабля?)

Фото 155. Щекин (название корабля?)