Василий Юнкер - Путешествия по Африке

Мы сидели вместе, разговаривая до глубокой ночи, хотя мне пришлось сначала вновь привыкать к итальянскому языку, невольно перемежая его с арабским. При этом я узнал, что люди Мамбанги обокрали пришельца уже по дороге — пропало ожерелье у служанки Казати. Я немедленно поднял шум и не успокоился, покуда повелитель не доставил пропажу. Мне невольно вспомнился и Бондорф, потому что я увидел обоих сбежавших от него к Ндоруме юношей среди сопровождавших Казати лиц. Они примкнули к нему в области Бахр-эль-Газаль для путешествия в область Мангбатту. Он имел с собой и маленького, бойкого юношу-динка, как бы унаследованного от Джесси-паши. Этот маленький «векиль» (заместитель хозяина) и позже занимал привилегированное положение, а его хозяин относился к нему любовно, как к приемному сыну.

Больного Юнкера перенобят через обэ

фотография

Казати был мною информирован о положении вещей у Мамбанги и тоже попытался привлечь боязливого и суеверного властителя на сторону правительства. Но теперь Мамбанга жаждал ценных подарков, например винтовки Феттерли его нового гостя. Он даже не постеснялся высказать пожелание об обмене захваченного у Абд-эль-Мина осла на «много» пороха — и это во время всех наших попыток заключить с ним мир.

При этом он совершенно позабыл о том, что без всякого прямого требования обещал выдать станции захваченные ружья. Тогда я его серьезно упрекнул за лживость и вообще за недостойное поведение, дошедшее до того, что он меня оставляет даже без табака. И я так настойчиво ухватился за этот табак, что Мамбанга, наконец, лично отправился приказать, чтобы мне собрали корзину табака.

Так подошел последний срок отъезда, и Казати тоже хотел двинуться со мной на станцию Гауаша. Теперь Мамбанга, чтобы нас еще больше привязать к себе, двинул в ход свое самое тяжелое оружие и объявил, что на следующий день спросит мапинге, и мы должны собственными глазами удостовериться в решении оракула. Это во всяком случае было заманчиво, и я остался, чтобы еще раз посмотреть на это шарлатанство.

Действительно, на другой день были проделаны все приготовления, и я услышал, что оракулу была специально поставлена задача установить, действительно ли я расположен к Мамбанге. Но судьба на этот раз была разумна, и решение оракула было благоприятное для меня, т. е. ни один кусочек дерева не шевельнулся, и длинные ряды палочек остались неподвижными. Он должен был также ответить, может ли повелитель посетить станцию Гауаша без риска. Деревяшки лежали рядами в порядке. Авгуры начали свой крик, прыжки и хлопанье в ладоши, и вот одна из кучек по три кусочка внезапно распалась, причем жульничавший жрец оракула отпрыгнул в сторону, как бы укушенный ядовитой змеей. И как если бы странного ответа было недостаточно, начали падать массами кусочки и с другого дерева, подтверждая тем самым зловещее предсказание. Тут уж все мое красноречие было бессильно, с мапинге я справиться не мог. Я стремился уйти от этого глупого и темного дела, но перед отъездом напоследок еще раз серьезно внушил Мамбанге, что надо следовать моему совету, но не опаздывая, так как иначе я не смогу защитить его от войны и верной гибели. Бедный князь стоял, не зная, на что решиться, мне стало действительно жалко его, потому что часть его вины падала на окружающих людей, постоянно спутывавших его глупыми нашептываниями. Он в этом признался прямо и сказал, что сначала будет часто посылать гонцов к Гауашу, а затем и сам придет на станцию.

Мое пребывание у Мамбанги привело к еще более близким отношениям с ним и его окружением, и я мог быть во всяком случае уверен, что, пока я нахожусь там, станция безусловно защищена от новых нападений.

Двадцать второго сентября я прибыл с Казати на станцию. За это время Дзумбе вернулся от Ндорумы, он вышел мне навстречу и сообщил последние новости в северных областях. Самое важное для меня было то, что Осман-Бедауи в этом году не поедет к Бакангаи, так как участвует в войне против Мбио. Но он военных действий еще не начинал, к моему изумлению, и лишь теперь производил стягивание частей для этой цели. Осман-Бедауи перевез из Мешры-эр-Рек правительственное имущество, и туда за ним последовали и высланные Мазинде гонцы. Поэтому они и задержались так долго.

Далее Дзумбе сообщил мне, что Ндорума ожидает с севера ящичек для меня, который должен быть послан мне, как только будет получен.

Мы были торжественно встречены на станции. Гарнизон снова стоял под ружьем, присутствовал и Буру со своими людьми, но должен был выслушать мои насмешки, что его мапинге ничего не стоит, если я, вопреки всем предсказаниям, все еще пребываю в живых. Но и Гауаш-эфенди был несколько встревожен за нас, так как внезапно распространился слух, что мой слуга Рензи убит людьми Мамбанги.

Но общая радость по поводу моего возвращения была, к сожалению, нарушена внезапным несчастным случаем. Я, еще не входя в свою хижину, стоял снаружи, рассказывая Гауаш-эфенди о своем пребывании у Мамбанги, как совсем рядом раздался выстрел, и мне сообщили, что по неосторожности застрелена одна женщина. Я был немало огорчен, узнав, что несчастье натворил мой маузер. Дело обстояло так. Дзумбе взял с собой винтовку-маузер во время путешествия к Ндоруме. После его возвращения Гауаш-эфенди пожелал увидеть маузер и, к несчастью, не удалив патрона, положил винтовку на мои ящики. После моего возвращения Рензи, по-видимому, неосторожно дернул ее, произошел выстрел, и пуля, пройдя через много соломенных заборов, пробила грудь женщины и, наконец, ладонь у одного мальчика.

Я провел с Казати немало приятных часов, и мы внутренне сблизились сильнее, обменявшись воспоминаниями о родине, как бы проводив друг друга домой. Он получил в посылке из Хартума хороший табак, который сделал еще более приятными эти спокойные часы бесед.

Подданные Мамбанги, провожавшие нас на станцию, вернулись на следующий день домой, но я попросил Гауаша, чтобы сначала перед ними проделала маневры регулярная часть, чтобы они могли как следует рассказать своему повелителю о боеспособности солдат и их превосходстве над туземцами. За этим последовало нечто вроде национального празднества, в котором приняли участие и абармбо со своими военными играми, танцами и песнями; даже один драгоман станции очень проворно и ловко танцевал любимый сольный танец мангбатту. Не обошлось и без речей по поводу мира, и обо всем этом гонцы должны были сообщить Мамбанге.

Багаж Казати остался в Тангази, поэтому он лишь недолго пробыл у нас. Уже 25 сентября он был готов к отбытию. Но тут наступили события, которые затянули мое пребывание на станции на неопределенное время. Основной причиной было общее недовольство и страх гарнизона станции. Солдаты так громко и взволнованно обсуждали событие дня (предстоящий отъезд Казати), что Гауаш приказал им построиться, после чего они мне демонстративно пожаловались на отъезд Казати и высказали опасение, что и я уеду. Для нас это было очень лестно, но тем не менее характер их выступления не мог не рассердить меня, потому что это была заслуживающая наказания демонстрация, выразившаяся в заявлении, что они, как только я уйду, тоже оставят станцию и вражескую страну. Естественно, я резко отчитал их и сказал, что, если бы они осмелились на нечто подобное в нашей стране, каждый пятый или десятый из них был бы беспощадно казнен, потому что они подняли открытый мятеж против Гауаш-эфенди, их командира. И если они действительно хотели, чтобы мы остались на станции, то они должны были бы отказаться от мятежного выступления, потому что это наверняка не заставит меня остаться дольше, чем я хотел. Подавленные молодцы отступили, после чего Гауаш рассказал мне, что они уже давно недовольны и стремятся обратно в Макарака, так как у абармбо они не получают мясных пайков, а лишь одну банановую муку, к тому же не могут оставлять станцию и заниматься излюбленной фуражировкой для покрытия своих мелких нужд. Они также боялись, что после моего ухода Мамбанга снова нападет на них, тогда как им было известно, что имелось всего около 3000 ремингтоновских патронов, а пистонов для ружей, заряжавшихся с дульной части, уже сейчас не хватало, и мне пришлось отдать сто штук из собственного запаса. Учитывая эти обстоятельства и желая предотвратить возможную катастрофу, я решил остаться на станции до тех пор, покуда не прибудет либо Эмин-бей, либо новое подкрепление амуницией и солдатами. Я сообщил об этом Эмин-бею, а талсже солдатам. Но Казати уехал, и при этом снова выявилось, как мало готовы были помочь делом уже дружественные абармбо, потому что, хотя Буру со своими людьми и бездельничал ежедневно по многу часов в селении, для Казати нельзя было найти и пяти носильщиков. Гауаш приказал тогда перенести к Уэле немногочисленные и легкие грузы людям своей станции.