Андрей Зализняк - Прогулки по Европе [litres]

Вспомнил, как когда-то в 50-е годы к нам в университет пришла дама-киношница, ища студента, который мог бы прочесть итальянский текст. Ей указали на меня. Меня повели в студию документальных фильмов на Лесную. Объяснили, что снимают документальный (sic) фильм о Джордано Бруно и нужно сыграть «звуковую роль» Джордано Бруно – произнести в подлиннике отрывок из его текста. Все это – и Джордано Бруно, и студия с ее манящей богемно-деловой атмосферой – интриговало и волновало. Я разыскал в библиотеке подлинные тексты Джордано Бруно; они оказались частью по-итальянски, частью по-латыни. Прочел, конечно, лишь чуть-чуть, но все же соприкоснулся. Было очень трудно, но страшно интересно. Потом в студии читал тонким, срывающимся голосом итальянский текст. Как я сейчас понимаю, на голос средневекового философа это не могло быть ни в какой степени похоже. Вероятно, это поняли и в студии. И я даже не знаю, сделали ли они вообще этот свой документальный фильм. Искать, не покажут ли его где-нибудь, как-то тогда не приходило в голову.

Подошел ближе – вокруг памятника клубящаяся густая толпа. В разных частях толпы одновременно говорят несколько ораторов; вокруг каждого образуется тесный кружок. Постепенно понял, что это нечто вроде стихийного митинга протеста против Ватикана, который в очередной раз отказался реабилитировать Джордано Бруно. Посмотрел, что такое собрание римских интеллектуалов, – рабочих, похоже, здесь не было. Особенно запомнился красноречивый яростный физик, похожий на Арнольда, который в своей речи многократно торжественно возглашал: «Джордано Бруно сказал…» – и дальше шла длинная цитата наизусть.

18 февраля. Виченца.

С вечера этого дня живу в Виченце в семье Андреа и Сильваны Чеккин. Принимают меня как лучшего друга и отвели мне целую квартиру (уехавшей в Южную Америку сестры). Еще бы – ведь у меня с этой семьей прямейшая связь: я бывший научный руководитель Лены Тугай, которая дружит в Париже со своей коллегой по преподаванию француженкой Армель, которая замужем за Бруно Гроппо, который есть родной брат Сильваны Чеккин. А что я из этой цепочки знаком с одной только Леной Тугай, – разумеется, пустяк.

Теперь уже язык общения только один – итальянский. Вживаюсь. И сразу оказывается, что интонация здесь не такая, как во Флоренции, – венецианская. Мое постоянное наименование Professore звучит у Сильваны с таким ярким повышением тона на конечной части, что я все ее фразы в первую секунду воспринимаю как вопрос. Понемногу привык.

За обедом у Чеккинов первый раз в жизни попробовал спагетти. И это всем сразу стало ясно: на вилке у меня немедленно оказалась вся тарелка. Десятилетний сын раскрыл рот от изумления: «Il signore non ha mai mangiato spaghetti?!» (синьор никогда не ел спагетти?). Сильвана захотела даже сфотографировать небывалую сцену: взрослый человек впервые ест спагетти. С энтузиазмом принялись меня обучать; но их преподавательский успех был умеренный.

Подруга семьи Чеккинов Анна водит меня по городу, с гордостью показывает палладиевскую Виченцу. «Я вижу, вы сравнительно прилично говорите по-итальянски, – говорит она, – но только откуда у вас этот неприятный флорентинский акцент?» Лестно, конечно, но думаю, что флорентинским акцентом в здешних местах называют в точности то, что предписывается всеми учебниками под именем итальянского произношения. Впрочем, Анна настоящая вичентинская патриотка – она не очень жалует и Венецию: «Боже мой, зачем вам ехать в Венецию? Там сейчас как раз карнавал, чудовищная теснота и суета!»

В последний день жизни в Виченце я принес бутылку Asti spumante. «Asti spumante è una cosa seria (вещь серьезная)», – сказала Сильвана. Быстро убрала со стола все, что на нем было, сняла скатерть, вытерла стол, постелила новую скатерть, более торжественную. Только после этого поставила мою бутылку. Как только она опустела, немедленно откуда-то появилась другая, тоже spumante, но уже местное – spumante moscato.

20 февраля, вторник. Удине.

Визит в Удине – первое знакомство с Ремо Факкани (а придумал нас познакомить добрейший Марцио Марцадури; сделал это заочно).

В 16 часов моя вторая в жизни лекция по-итальянски – первая в Удине (тема та же, что во Флоренции). Но теперь у меня уже был опыт нескольких дней общения на языке. Стресс был уже не такой большой, как на первой лекции, поэтому говорил не так быстро и более коряво. Но все-таки говорил, а не читал.

22 февраля, четверг. Венеция.

Сегодня пик карнавала – Giovedi grasso. Венецианский карнавал впечатляет необыкновенно. Шума поразительно мало. Полицейских не видал ни разу. Ряженые торжественно молчат. Аплодисменты не приняты – в их роли выступают щелчки фотоаппаратов. Достоинство – главное. Нет выкриков, нет пьяных, нет приставания к девицам. Это бал-спектакль, куда допущены все. Ряженые – артисты. Туристы – оценивающая публика. Необыкновенная мягкость и некая разлитая вера в то, что люди – носители дружелюбия и достоинства. Антипод всего нашего родного. Почти всё молча или с минимумом слов: «Позвольте вас сфотографировать», «Grazie». Праздник на душе. А ведь, конечно, среди туристов есть всякие; но здесь не смеют себя проявить, подчиняются господствующему благородному стилю.

23 февраля. Равенна.

Встал в 5.40, вышел в 6.30. Темень, продрог. Тремя поездами в Равенну (7.05 на Падую, 8.02 на Феррару, 9.20 на Равенну), чтобы успеть до закрытия музеев. А в Равенне уже жарко: 23°. Городок тих и провинциален. Без тротуаров.

И какой же баснословной красоты равеннские храмы! Один только перечень звучит сказочно: Sant'Apollinare Nuovo, Battistero degli Ortodossi, Cappella Sant'Andrea (в архиепископском музее), Basilica di San Vitale, Mausoleo di Galla Placidia. Почти невозможно сказать: это нравится больше, это меньше. В каждом обомлеваешь.

Посетителей почти нет. Только экскурсии местных школьников. Учитель строго спрашивает: «А теперь смотрите сюда: это какой стиль – романский или византийский?» И дети отвечают.

Вскоре после 13 часов все музеи закрываются. Больше здесь делать нечего. Городок как вымер. На вокзале легкая неразбериха. Радио сообщает: «Близ Рубикона железнодорожная авария, все поезда будут прибывать с опозданием».

Вдруг охватывает странное чувство, смесь восторга и легкого тревожного холодка: где же я теперь, на каком краю света? Ведь если попал из Москвы в Париж, то это уже абсолютно другой мир. А я из Парижа уехал в провинцию – в Экс. А потом еще на одну ступень удалился от исходной точки – попал во Флоренцию. Мало и этого – переехал оттуда в провинциальную Виченцу. И наконец теперь на трех поездах забрался в совсем уж глубинную маленькую Равенну. И ни один из знакомых мне людей на земле даже отдаленно не представляет себе в данный момент, где я нахожусь.

Но надо все-таки что-то придумывать, как выбираться, – предаваться чувствам уже больше не приходится. В конце концов выбрался, разумеется.